Отец заменил обоих родителей. Благодарна ему за то, что не знала мачехи

С детства я очень боялась сказок о злых мачехах. Золушка, Крошечка-Хаврошечка, Царевна из сказки Пушкина – все эти истории наводили на меня ужас, было страшно остаться без мамы. Но мама в те годы вроде не собиралась умирать, но только стала часто хворать. 

Особенно сильно мама заболела, когда мне было семь лет, и я ходила в первый класс. Особенно мне не давался русский язык, который начался у нас в феврале. Учительница ни разу не поставила мне «пятерки», а так хотелось! И вот однажды, уже ближе к марту я пришла домой, а мамы нет. «Она в больнице», - коротко и как-то сухо сказал папа. 

Было уже темно, он положил в большую эмалированную кружку с рисунком глиняной дымковской барыньки горячие вареные картофелины, пару кусков хлеба, яблоко. Времена были суровые, конфет-мандаринов да зефиров в магазинах не продавали. Деревянное здание больницы располагалась где-то, как сейчас помнится, у речного вокзала. Идя по белой улице, где сугробы стояли с двух сторон проезжей части как белые сундуки, мы молчали. Папа обдумывал что-то свое, взрослое, а я мечтала о том, как увижу маму. Ведь в портфеле я несла самый драгоценный груз, и он казался мне намного важнее маминого самочувствия, ее выздоровления и вообще всего-всего. Тетрадь в синюю линеечку с красующейся в ней моей первой пятеркой по русскому языку. Я шла и верила: мама очень обрадуется моему успеху и похвалит меня, погладит по голове! Даже все это представила в красках.

К маме нас не пустили. Я заплакала, папа ушел говорить с врачом. «Тебе нельзя», - строго сказали мне, и я села на стул в коридоре, достав тетрадь из портфеля, чтобы держать ее наготове, если вдруг мама проснется и захочет полистать ее и увидеть мою красной шариковой ручкой выведенную оценку «пять». 

 

Вскоре вышел папа, он был какой-то еще более сгорбленный, чем обычно. Он часто сморкался в большой синий клетчатый платок, но мне ничего не сказал.

Я стала капризничать и просить отца, чтобы хотя бы в окно глянуть на маму, ведь там первый этаж! Я плохо помню, что было потом. Отец рассказал позже, что поднял меня на плечи, и я заглянула в палату. Увидев совершенно белое лицо мамы, я заплакала еще громче. Но мне помнится другое: будто бы я попросила папу показать маме в окно мою долгожданную и такую важную для меня оценку. Папа взял мою тетрадь и поднял над головой, ближе к освещенному окну. Увидела ли моя мама первую пятерку своей дочки, мне узнать было так и не суждено. Из больницы мама выписалась прямо в морг, и мы ее больше не видели.

Папа вырастил меня один, больше не женился. Знал ли он от моих страхах по поводу злой мачехи, либо сам не хотел пускать чужого человека к своему ребенку, мне неведомо. Мы никогда об этом не говорили. А спросить его об этом, как ни старалась, я так и не посмела.

Для меня мой отец – почти святой человек. Теперь сама встав взрослой, многое поняв, я могу оценить подвиг моего отца. Ну, может, не подвиг, а настоящий  человеческий поступок, подвижничество, самопожертвование. На память об этом у меня осталась огромная серая от времени эмалированная кружка с изображенной на ней барынькой. И это чудо – вещь,  которым прикасались мои родители, осталась, а их давно нет!

И ни о чем уже не спросишь, прощения не попросишь и не обнимешь.