Попыталась понять свою мать и простить ее только после ее ухода. И это получилось

Смотрю за окно. Середина ноября в этом году особенно отвратительная: слякоть, дождь, ненормальное тепло до плюс десяти, поэтому часто у людей, как говорят, «метеозависимых», болит и кружится голова, трясутся руки, сводит ноги, пропадает память. Моя соседка тетя Галя часто от такого страдает. Иногда она плачет, глядя на меня: «Хорошая, девка, мать у тебя была, а ты ее не берегла!» 

Бабка, видно, выжила из ума и не понимает, что мне такое говорить нельзя, ведь еще не прошло сорока дней, как ушла в мир иной моя мать.

«Наступает на больную мозоль старуха», - злобно и мстительно подумала я. И решила не оставаться в долгу: «Галина Феоктистовна, вам ведь не понять, у вас детей нет и не было! С мамами бывает оч-чень нелегко! Мамы – они тиранки и деспоты, эгоистки и вампиры, и это доказано наукой. Вы мамой не были, вам не понять».

Старуха опускает глаза, и непонятно, то ли плачет, то ли просто ей горько от моих нетактичных и злых слов.

Нет, а что я такого сказала? На самом деле мне очень жаль мою маму. Она всю жизнь растила меня одна, как она говорила: «Ночей не досыпала, куска не доедала». Я так и представляла в те годы все в красках: особенно после того, как в шестом классе мы «прошли» по литературе странное стихотворение советского поэта двадцатых годов Эдуарда Багрицкого «Смерть пионерки». 

Это потом уж Багрицкий стал одним из моих самых любимых и понятных авторов. Тем более что, когда я выросла, стала учителем русского языка и литературы. И взахлеб рассказывала ученикам это непонятное стихотворение с разными тайными подтекстами. Нет, мне-то все было понятно, а вот дети замирали от страха и сладкого ужаса. Так вот там, в стихе, мама плакала у кроватки умирающей пионерки Вали и причитала: «Я ль не собирала Для тебя добро? Шелковые платья, Мех да серебро, Я ли не копила, Ночи не спала, Все коров доила, Птицу стерегла, - Чтоб было приданое, Крепкое, недраное, Чтоб фата к лицу - Как пойдешь к венцу!»

Так вот эти слова старухи-матери мне были не совсем понятны. Какое серебро и мех? Фата, венец и приданое? Ну, с коровами и птицей было более-менее понятно, хотя мы с мамой были коренными горожанками, и про домашнюю птицу не слыхивали. Но тогда, когда я читала этот стих, мурашки прокатывались по моей спине. Я думала о своей матери, которая меня также часто упрекала, что «ночей не спала», когда я болела скарлатиной и пневмонией. И что потерять меня для нее было бы невозможно даже представить! Поэтому я очень жалела мать Вали-Валентины из стихотворения Багрицкого. И даже плакала попервости от жалости и щемящего чувства несправедливой утраты.      

Для меня лишиться матери тогда казалось чем-то нереальным. Мне казалось, мама будет жить вечно. Несмотря даже на то, что у моей одноклассницы Лены Крыловой мама умерла, когда Лена училась в третьем классе. Просто пришла с работы домой в обед, легла на диван и уснула навсегда. Взрослые Лену жалели, я же испытывала перед ней священный ужас. Она испытала то, что мне было незнакомо.  

Зачем я все это пишу? Мне сложно объяснить. Мама моя прожила долгую жизнь и ушла в мир иной в 84 года. В конце ноября ей исполнилось бы 85, и вроде по земным меркам срок ей отвели вполне приличный, грех жаловаться.

Но меня не покидает чувство вины, которое постоянно бередит моя соседка, сестра мамы и моя лучшая подруга. Она меня упрекала: «Почему ты не уделяешь маме время? Зачем куда-то бежишь? Остановись! Поговори с ней, запиши ее воспоминания!»  Подруга пыталась воззвать к моей совести, но я была глуха. Мать меня раздражала, иногда даже казалось, что я ее ненавижу. Наука «возрастная психология» тоже дает этому объяснение: чаще всего, дескать, нас раздражают самые близкие люди. Я даже пыталась помочь себе, ходила к психотерапевту. Но важная дама с длинным маникюром и с холодными стеклянными глазами отчеканила: «Что вы хотите? Это – старость. Против нее нет лекарств. Это нормально. Чувство вины перед родителями - удел всех нормальных людей на Земле». Я заплатила стеклянной даме и закрыла эту дверь навсегда. По-прежнему мне не хотелось «уделять» маме время и нервы. Поэтому наняла сиделку.

Младшая мамина сестра имела свое объяснение моим страданиям: «Твоя мать запретила тебе выходить замуж за вертолетчика из Тюмени. Тебе было 20 лет, и ты не могла ослушаться. Она многое тебе запрещала, и теперь просто твое внутреннее чувство обиды не дает тебе переступить через себя. И ты стала командиром матери. Правда ведь?..»

Наверное, отчасти она тоже права, как и та стеклянная тетка-психолог. Вертолетчик тот имел «серьезные намерения», голубые глаза и хорошее жалованье. Но Тюмень моей маме показалась далеким миром. И он улетел без меня. Ну, а что бы я делала в такой дали?  

И я села писать письмо. «Дорогая мать! - писала я, - и это звучало сурово и неестественно. – Не знаю, простила ли ты меня. Но по-иному я с тобой не могла. Ты запретила мне вертолетчика, и Мишу Кошкина, и Даню Рыбина. В общем, я так и не вышла замуж. Из-за тебя. Твоего эгоизма. Хорошо хоть, в 42 года успела родить дочку, как говорится, «вскочила в последний вагон.

Мама, мы с тобой нормально ни разу не поговорили. Я даже толком не знаю, какие у тебя были кавалеры, и были ли. Как ты жила, когда была маленькой? Почему ты никогда об этом не рассказывала? Конечно, я знаю многое от твоей сестры, но ведь она -  младшая, и что она может знать?»

Я дописала письмо, сфотографировала его на телефон. Наутро отправилась на кладбище: ведь туда электронное послание не долетит. И зарыла сложенный вчетверо листок в землю.

«Сумасшедшая», - сказала подруга. «Молодец», - резюмировала соседка тетя Галя. Дочке я ничего не рассказала. Рано еще. Но у меня отлегло. Больше не болит моя душа, или что там у людей страдает в таких случаях. 

Наверное, мать меня простила