Я была в шоке, когда узнала, на каких условиях мама согласилась побыть с нашими детьми, пока мы ездили в отпуск

Стакан разбился о плитку с таким звоном, что я вскочила и чуть не уронила ноутбук. На кухне замерла Лиза, моя пятилетняя дочь, глядя на осколки огромными испуганными глазами. 

— Мам, я не хотела! — пискнула она. 

— Стой! Не двигайся! — бросилась я, сердце колотилось. Пока собирала стекло, в голове стучало одно: «Я так устала. Бесконечно устала». 

Когда дети уснули, присела к Максиму на диван, прижалась к плечу. 

— Помнишь Сочи? До Лизы и Вовки? — спросила я тихо. 

Максим оторвался от телефона: 

— М-м? А, да... Ты тогда так обгорела, что спать могла только на спине. 

— Вот и думаю... — помолчала. — Может, рванем на море? Только вдвоем? 

— А дети? 

— Мама рядом. Попросим посидеть недельку-другую. 

Максим сомневался, но я напомнила, как мама прекрасно справилась, когда Вова болел, а я была в командировке. Он сдался.

Моя мама, Ольга Петровна, встретила нас запахом свежей выпечки. 

— Проходите, дорогие! Пирожки с яблоками как раз готовы, чайник кипит! 

За чаем я, запинаясь, изложила просьбу. Мама слушала, кивая. 

— Конечно, родные! — воскликнула она. — Отдыхайте! Вам нужно! 

Мы ликовали. «Повезло с мамой!» — повторяли в машине. Хлопоты заняли две недели: я закупала тонны еды и детских вещей, Максим бронировал отель и билеты. 

В день отъезда загрузили машину до потолка чемоданами, пакетами и коробками. Завезли всё к маме. Когда поставили последнюю сумку, Ольга Петровна улыбнулась: 

— Ну, а теперь о делах, мои хорошие. 

— О каких делах, мам? — удивилась я. 

— О финансовых, — ответила она ровно. — Узнавала расценки нянь. Со скидкой, как для родных — шестьдесят тысяч за две недели. 

Тишина ударила по ушам. Я почувствовала, как ноги стали ватными. Максим побледнел. 

— Мама, ты шутишь? — голос был чужим. 

— А что? Работа есть работа. Готовить, стирать, за детьми следить. Всё по-честному. 

Максим стиснул челюсти. До вылета — три часа. Билеты невозвратные. Отель оплачен. 

— Реквизиты, — хрипло сказал он. 

Мама деловито продиктовала номер карты. Всю дорогу в аэропорт молчали. Море казалось пепельным. Я поняла: не знаю человека, родившего меня. 

Прошла неделя после возвращения. Я почти не общалась с мамой. А потом она позвонила. 

— Анечка, доченька, — голос звучал слабо. — Помоги... Температура, а лекарств дома нет. 

В груди кольнуло — жалость. 

— Что купить? — спросила холодно. 

Записала список. Максим молча повез в аптеку. Держа чек (три тысячи семьсот рублей), я приняла решение. 

Она открыла в теплом халате, с красным носом.

— Спасибо, родные! Заходите, чайку... 

— Нет, мам, — перебила я. — Лекарства. — Подала пакет. — С тебя три тысячи семьсот по чеку. И еще две за доставку. Бензин, время. 

Она замерла, часто заморгала: 

— Что?! 

— Ты сама учила: работа должна оплачиваться, — мне было сложно это говорить, но я собралась с силами. — Всё по-честному. Правда? 

Ее лицо покрылось пятнами. 

Я положила пакет на тумбу и развернулась. За спиной послышалось сдавленное: 

— Аня... Дочка... 

Не обернулась. В машине Максим тихо спросил: 

— Ты в порядке? 

Кивнула. Горло сжало. Мир за окном был прежним, но что-то сломалось навсегда. Иногда самый горький урок — способ сохранить тех, кого любишь. Хотя бы надежду на то, что они чуть-чуть изменятся.