– Давай лучше ты ипотеку на себя возьмешь? – родственница захотела переехать в Москву за мой счет

Последние несколько лет я свято соблюдаю правило: никогда не одалживаю родне крупные суммы. Выстрадано. В молодости пожалела зятя, Сашку. Дала пятьсот долларов – огромные тогда деньги. Возвращать он и не думал. Четыре года я была его персональным будильником: 
 
— Лид, ну какая сейчас работа? Дети, садик, одни расходы! 
 
— Сестренка, ты ж видишь – еле концы с концами свожу. Самому бы выжить! 
 
— Обещаю, вот проект завершу – первым делом тебе! 
 
А потом узнала – купил машину. Приехала, потребовала. Его ответ врезался в память: 
 
— Ты вообще о чем? Какие деньги? Расписка есть? Нет? Нотариус заверял? Тоже нет! Так что иди-ка отсюда. И забудь дорогу! 
 

Пятьсот долларов за урок: родня бывает дороже. С тех пор одалживаю только то, что готова подарить. Максимум – десять тысяч. 
 
Тетя Женя знала мое правило. Но звонила. Постоянно. Ее дочь, моя кузина Иринка, вечная «жертва обстоятельств»: брак с гулякой, трое детей подряд, вечная безработица.  
 
— Лидочка, солнышко? Как ты? — голос тети Жени всегда предвещал просьбу. 
 
— Живу, тетя. Чувствую, не просто так звонишь? 
 
— Ой, провидица! Иринка-то от мужа ушла! С детьми! Жить негде! Не одолжишь пять тысяч? Хотя бы на съем комнатки? 
 
Выручила. Из жалости к детям. Тетя Женя, к удивлению, вернула, но ворчала: 
 
— Привязалась, как репей! Жилы трясешь! 
 
— Если обещали, тетя, значит, обязаны вернуть. Не уважаю пустых слов. Не вернули, больше бы не дала. 
 
— Правда? — оживилась она. — Значит, можно к тебе обращаться? 
 

Ох, как я пожалела о той своей «доброте»! «Пять тысяч» превратились в перманентный «перехвати до зарплаты»: 
 
— Лид, молоко детям не на что купить! Четыре тысячи, верну через неделю! 
 
— Лидочка, Иринка просит… Обувь детям развалилась! Шесть тысяч? 
 
Я давала. Опять же, ради детей. Суммы вписывались в мой лимит. Я и не подозревала, что их аппетиты вырастут. 
 
Звонок в семь утра в воскресенье: 
 
— Лидусь? Спишь? — тетя Женя бодрилась. 
 
— Сплю, тетя. Воскресенье! 
 
— А я вот думаю… Как у вас там с квартирами? Продаются? 
 
— Конечно. Вы что, в Москву собрались? 
 
— Иринка хочет! Говорят, работа есть! Снимать дорого… 
 

— Тетя, принять их не могу, — отрезала я. — Работаю много, тишина нужна. 
 
— Да я не об этом! Могла бы ты… поручителем пойти? По ипотеке? 
 
— Поручителем? За Иринку? Да вы с ума сошли? Нет! Никогда не связывалась с кредитами! 
 
— Лид, подожди! Мы же родня! — голос тети стал просительным. — Давай лучше ты ипотеку на себя возьмешь? Первоначальный у нас есть! Два миллиона накопили! Иринка приедет, устроится и платить будет! Квартира же твоя будет! 
 
— Тетя! Вы вообще в своем уме?! Иринка устроится? Я знаю ее! Платить буду я! А потом вы эту квартиру у меня потребуете! Нет! 
 
Я бросила трубку. Через минуту зазвонил другой номер. Иринка: 
 
— Лидка! Совесть есть? Ты одна хочешь хорошо жить? Помочь родне не можешь? Я сама платить буду! 
 
— Ирин, хватит! — отрезала я. — Вы сели мне на шею! Я помогала! Но это уже наглость! 
 

— Детей моих не жалко? Без крыши оставить хочешь? 
 
— У вас в городе за эти деньги целую квартиру купить можно! Сидите под своей крышей!  
 
— В этой дыре? Ни работы, ни перспектив! Я через неделю приеду! Встретишь, поможешь квартиру найти, оформим на тебя! Не подведи! 
 
Я положила трубку. Поняла: номер надо менять. 
 
Она приехала. Я не открыла дверь, игнорировала звонки. Она орала в домофон: 
 
— Лида! Бессовестная! Три часа на вокзале торчала! Почему не взяла трубку?! 
 
— Все сказала, Ира. Никакой ипотеки. У меня есть своя крыша. Иди своей дорогой. 
 
Она ушла, грозясь «опозорить перед всей родней». Тетя Женя названивала еще неделю. Я сменила номер. 
 
Тишина. Дорогая, выстраданная тишина. Иногда жалею о тех выброшенных на ветер деньгах. Но больше – о том, что не оборвала эту веревку раньше. Кровь – не оправдание наглости.