– Это такая же моя дочь, как наша с тобой, – заявил муж, когда привел в дом ребенка от своей любовницы

Я разбирала посуду после ужина, обычный вторник. Звон ключей в замке — муж вернулся с работы. Но не один. За его спиной робко жался ребенок. Девочка лет пяти, с большими, слишком знакомыми глазами и светлыми, как у него, волосами. В руках – плюшевая игрушка. 

— Марина, — голос мужа звучал натянуто. — Это... Аня. 

Сердце застучало чаще. Почему он привел чужого ребенка? Почему этот ребенок смотрит на меня с таким немым вопросом и... страхом? 

— Чья? — спросила я сразу. 

Он переступил с ноги на ногу, не глядя мне в глаза. Его пальцы сжали тонкое плечико девочки. 

Я схватилась за край стола. Его дочь. Значит, все эти командировки, эти «задержки на работе», эта холодность последних лет... Не просто так. Он не просто изменял. Он создал семью там, на стороне. И теперь привел плод этого предательства в мой дом. В дом, который мы строили двадцать лет, где выросли наши дети, уже студенты. 

— Ты... привел ее... сюда? — Каждое слово давалось с усилием. 

В его взгляде не было ни раскаяния, ни мольбы. Только какое-то тупое, обреченное упрямство. 

— Марина, ты должна понять. Ей некуда больше идти. Она осталась одна. Совсем одна. 

Тон. Этот ужасный, увещевающий тон. Как будто я должна была что-то понять. Как будто я должна была распахнуть объятия. Во мне закипала лава – гнев, отвращение, острая, режущая боль предательства. 

— А наша жизнь? — прошептала я. — Наши дети? Двадцать лет? Ты думал хоть секунду, что чувствую я? 

— Не будь эгоисткой! Это не просто «чужой ребенок»! — голос его сорвался. — Это такая же моя дочь, как наша с тобой! Понимаешь? Такая же! И она будет жить здесь! 

Слова «такая же» ударили в висок. Как молот. Значит, та любовь, те поцелуи, те нежности, что он дарил ей, той женщине... они были такими же? А может, и сильнее? Ведь он принес плод этой любви сюда, на порог нашего дома, не спросив. Не подумав. Такая же его дочь... Значит, мои дети для него не уникальны? Значит, наша семья – просто одна из возможных? Значит, все, что было – ложь? 

Я смотрела на него. На этого незнакомца в обличье мужа. На его руку, все еще лежащую на плече девочки – его дочери. Внутри все оцепенело. Ни слез, ни крика. Только ледяная пустота и абсолютная, кристальная ясность. 

— Нет, — сказала я. — Ничего общего у нее с моими детьми нет. И быть не может. Ты убил все. Не только нашу семью. Ты убил меня. Ту, что верила тебе. 

Девочка прижала игрушку к лицу. Муж стоял, окаменев, осознав масштаб катастрофы, которую навлек. 

— Могу. И делаю. Собирай свои вещи. И ее. И уезжайте. Сегодня же. — Ни дрожи. Ни колебаний. — Больше я тебя не знаю. 

Я прошла мимо них, не глядя. Не на девочку, не на него. В спальню. Дверь закрылась с щелчком. Сначала тишина. Потом – приглушенные шаги, шуршание. Сборы. Я не плакала. Я слушала, как умирает моя жизнь. Как уезжает человек, который был ее центром. И знала – прощения не будет. Никогда. Предательство такого масштаба не прощают. Его просто хоронят. Вместе с тем, кто его совершил.