Как моему Тёмочке теперь с такой коровой жить? — воскликнула свекровь, окинув меня взглядом

До беременности я носила сорок четвертый размер. Не модель, но бегала по утрам, считала калории в приложении и гордилась впалыми щеками на селфи. Роды изменили все: растяжки на бедрах, грудь, от которой не спасали даже три слоя спортивных бюстгальтеров, и цифра «82» на весах, застывшая как приговор.  

Тёма говорил, что любит меня «в любой обертке», но я видела, как он быстро отводил взгляд, когда я переодевалась. Иногда ловила себя на мысли: «А что, если он правда разочарован?».  

Свекровь приехала внезапно. «Хочу увидеть внука!» — объявила она по телефону, хотя до этого два года «не переносила дорогу из-за давления». Когда я открыла дверь, ее взгляд пополз вниз — от моего распухшего лица к бедрам.  

— После родов так бывает, — ответила я, целуя ее в щеку. 

Она пробыла три дня. Каждый — как экзамен.  

— Ты кормишь его грудью? — спросила она, наблюдая, как я готовлю смесь. — Молоко пропало из-за веса, наверное. У меня Тёма до двух лет сосал!  

— У меня мастит был. Врач запретил.  

— Врачи сейчас глупые, — она махнула рукой. — Раньше рожали в поле и не ныли.  

— Ты бы присмотрел за женой. Видишь, во что она превратилась? Тебе же стыдно с ней на люди выходить!  

Тёма промолчал. Я замерла за дверью, чувствуя, как слезы жгут глаза.  

Утром она заявила, что «наведет порядок» в моем гардеробе. Вытащила все мои старые платья, сложила в пакет со словами: «Отдам дворнику, тебе уже не влезть». Потом достала свою юбку образца 1985 года, узкую, как чехол для зонта.  

— Примерь! — потребовала она. — Если постараешься, через месяц влезешь!  

Я взяла юбку, подошла к зеркалу. Мое отражение — красное лицо, растянутая футболка, живот, который все еще выглядел как на пятом месяце.  

— Спасибо, — сказала я, кладя юбку обратно. — Но мне удобнее в своем.  

Тишина. Даже сын перестал стучать погремушкой.  

Я повернулась к ней медленно, словно мое тело вдруг стало чугунным.  

— Вы сейчас назвали меня коровой. При ребенке.  

— Ну… я же из добрых побуждений! — она отступила на шаг. — Ты должна понимать, мужикам важно, чтобы жена…  

— Ваш сын — не «мужик». Он мой муж. И если ему что-то не нравится, он скажет сам.  

— Он слишком мягкий! — взвизгнула она. — Без меня вы разоритесь, растолстеете, раз…  

— Хватит.  

— Мама, собирай вещи. Я отвезу тебя на вокзал.  

Она орала, угрожала «отписать квартиру племяннику», клялась, что мы пожалеем. Тёма молча загружал чемодан в багажник. Когда машина тронулась, я опустилась на диван, трясясь как в лихорадке.  

Через час он вернулся. Сел рядом, не касаясь меня.  

— Почему ты не сказал, что она так с тобой разговаривает?  

— Ты сам слышал.  

— Я… Я думал, это просто ее стиль.  

— Мне ты нравишься такая, — он выдохнул. — Просто… Я не знал, как остановить ее. Думал, если игнорировать, она успокоится.  

— Игнорировать можно тараканов. Людей — останавливают.  

Сейчас, глядя на спящего сына, я понимаю: моя борьба не со свекровью и даже не с килограммами. Она — с собой. С мыслью, что я должна извиняться за свое тело. За растяжки, за живот, за то, что не влезаю в старую юбку.