Моя судьба теперь – жить с братом в старенькой родительской квартире без отопления и водопровода

Часто слышу упреки от знакомых, мол, и сама судьбу не устроила, и брата развращаю. Упреки слушаю, но не принимаю, не понимаю, что этим людям надо от меня и моей личной жизни. 

Хотя личной жизни в истинном значении этого слова у меня нет и, наверное, никогда не было. Была рабочая, общественная, соседская. Когда-то я влюблялась, но это было так давно, что воспоминания для меня слишком мучительны. В общем, крест я давно поставила в своем сознании и заблокировала эту часть существования на Земле. 

Думаете, пафосно? Ничуть. Мне 56 лет, родители наши с братом давно умерли. Вернее, мама. Отца мы не знали. Нам было сказано, что он был родом из Молдавии. Но ни фото, ни писем от родителя не осталось, да мы особо и не переживали по этому поводу. Отца нам отлично заменял дед, папа матери. Мама всю жизнь работала на трех работах. Бегала как угорелая, не видела белого света, по ее словам. Про нее можно было сказать словами из песни легендарной группы времен СССР: «Наши матери в шлемах и латах бьются в кровь о железную старость…» Мама и билась. Вечно усталая и замотанная, она мне всегда казалось уже пожилой. Хотя сегодня понимаю: ей было  в те годы всего 40-50. Седая, неухоженная моя бедная мама с черными ногтями и опущенными чертами лица старалась для нас. Чтобы, по крайней мере, мы внешне выглядели не хуже других, и у нас было хотя бы то немногое, что она могла себе позволить приобрести. Причем делала это так, как умела и в соответствии со своими представлениями о том, «что такое хорошо, и что такое плохо».   

Дед варил нам кашу, учил чистить картошку, рубить дрова. Гонял на колонку за водой, на прорубь зимой полоскать белье, копать огород при доме. Ведь дом наш стоял на окраине города, без удобств, с туалетом во дворе. Весь наш узкий мирок заключался в комнатке коммунальной «деревяшки», и мы не могли мечтать об ином. Хотя, конечно, навещали одноклассников и друзей, которые жили в благоустроенных домах с коммунальными благами и даже с телефонами. Но протеста у нас  с братом такое неравенство не вызывало: казалось, так и должно быть, и каждому – свое.

Иногда дед вспоминал военное детство. Нет, он, конечно, не воевал, так как родился перед самой войной. Но голод и нищета, воспоминания о лишениях его детства еще раз убеждали нас: мы живем прекрасно!

- Эх, вы, не цените того, что имеем! – часто повторял дед. – Мы бы так жили в наше время! Хлеб есть, не по карточкам! Никого не арестовывают. Вода бежит из колонки. А мы как жили..

Далее он вздыхал и пускался в пространные рассуждения о жизни, о времени и людях. Дед был для нас авторитет, слова его – законом, и не подвергались сомнению. Как и мама, всю жизнь он проработал на заводе простым работягой,  и не мечтал об иной доле.

Лишь спустя десятки лет, когда я повзрослела, многое поняла, и на всю мою семью взглянула по-иному. Но это мне ничего не прибавило. Я была уже соответствующе воспитана – дедом, временем, эпохой и всем укладом нашей жизни. Пути назад не было, его отрезал наш родовой менталитет. 

А заключался он в том, что надо «сидеть ровно», ничего не предпринимать для того, чтобы изменить свою жизнь к лучшему. «Кто сказал, что это – лучшее?» «Лучшее  - враг хорошего». Так говаривал мой дед, мать беспрекословно слушала его и не пыталась куда-то рваться «для перемен в жизни».

Какой была объективная правда нашей жизни? Тайны нашего рождения я так и не узнала. Но догадываюсь, что был то ли какой женатый человек, то ли приезжий. Мама родила нас двоих, но побороться за свое счастье быть с ним, за брак или элементарные алименты решимости и воли не оказалось. Так мы остались без отца и мало-мальской поддержки с его стороны. Это первое. Далее – мать могла бы поучиться и иметь хоть какую-то профессию. Но опять-таки сработала эта инерция: «Ничего не надо». Она вынуждена была всю жизнь мыть полы в трех конторах одновременно, и никакой перспективы «борьбы за жилье» не просматривалось. Ну, а если нет перспективы, то нечего и начинать. Так, наверное, рассуждала мама. Еще: мать никогда не ходила по врачам, а надо было!  Она отмахивалась, когда ей советовали пройти рентген легких, протянула свою онкологию до последнего. Наверное, думала: «И так сойдет! Рассосется!»

После похорон мамы дед начал пить. В общем, все грустно, и вспоминать особо не хочется. Когда умер дед, я пошла на работу. Но училище не окончила: казалось, что учиться сложно, и устроилась временно мыть посуду в детсад. Брат все же осилил ПТУ и даже женился. Я осталась одна. Все эти годы брат помогал мне оплачивать нашу дряхлую коммуналку, ее до сих пор не снесли, лишь сделали кое-какой ремонт. Вся моя жизнь оказалась на 22 года сосредоточена на семье брата. Там родились две дочки, я помогала как могла. Особой теплоты, конечно, не было, но все же я не чувствовала себя одинокой.  

Два года назад брат развелся с женой, и теперь мы снова живем вместе. Иногда он пьет, я страдаю. Стал часто прогуливать работу. Я шлю его домой мириться с женой. Но, как понимаю, она мириться и принимать назад его не хочет. В принципе, я ее понимаю, но сама тоже устала.

Смысла в жизни нет, детей тоже. С невесткой и племянницами не общаюсь, слишком далеки мы друг от друга, разные мы, и нам не о чем говорить.  

Однажды утром я проснулась. В окно бил невозможный солнечный свет: я сняла занавески, а постирать поленилась. На соседнем диване спал брат, но мне было слышно только его дыхание. Единственный мой родной человек на Земле.  Мне показалось: и не было этих десятков лет, что живы еще мама и дед. Сейчас они придут нас будить, отправят в школу. Что впереди – вся жизнь, и можно в ней как в книге написать много чего. Славные дела, мою работу семью, детей и внуков. Счастливую и удавшуюся семью и карьеру брата. 

Ничего этого нет. А может, и не надо?..