«Муж перед смертью зашифровал послание ко мне в обычной пленочной кассете на стихи Есенина…»

Я поставила кассету и вздрогнула. Это же его любимый певец из прошлого! Валерий Ободзинский вдруг завел под торжественные и трагические звуки то ли колокола, то ли фанфар песню. Но что это была за песня!..

Со дня его смерти прошло на тот момент одиннадцать месяцев. Он умер на моих руках не приходя в сознание. Не успел сказать ни слова на прощание. Вернее, не осознав того, что уходит навсегда. Уходит во тьму, где будет один, без меня. Не уверена, было ли ему страшно. И вообще не знаю, о чем «самом последнем» он думал перед уходом, когда был еще в сознании.

Мы прожили вместе девятнадцать лет, а сейчас я живу одна. За год до смерти он купил кассету с песнями его юности, молодости. Сказал, что давно любит Ободзинского, что когда-то певец даже гастролировал в нашем городе, и он даже с большим трудом попал на его концерт.  

Кое-какие песни этого исполнителя я даже слыхивала: «Эти глаза напротив», «Белые крылья», «Колдунья». Сейчас бы сказали: хиты. А в те годы это были просто самые любимые, популярные у  молодых мелодии, их играли на всех танцплощадках.  

То, что я услышала, никогда бы не могло бы стать хитом. Это – реквием, это – похоронно-прощальная баллада. Самое непонятно-мистическое оказалось в том, что про эту «предсмертную» кассету я напрочь забыла. Разорвав шуршащую упаковку из целлофана, я заметила, что пленка застыла не на начале, а в своей середине. Автоматически, бездумно вставив ее в прорезь кассетного магнитофона, я вздрогнула от неожиданности:

- До свиданья друг мой, до свиданья!.. Как мне страшно уходить во тьму! - Ободзинский пел стихи Есенина, слегка перефразированную его предсмертную записку другу в двух четверостишиях. Из уроков литературы помнила, что Есенин повесился в питерской гостинице «Англетер» в 1925 году, что последним его «приютом» стала отопительная батарея. То ли от пьянки ушел поэт, то ли от травли. Но кто именно травил голубоглазого пота, я четко не помнила.  

В песне Ободзинский жаловался под жутко-мрачный перезвон и перелив воды в ржавых водопроводных трубах, как трудно ему жить среди людей, как страшно умирать. Но: «В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей». Знаменитое его стихотворение, написанное кровью, сильно работало на воображение с потрясающей силой. И как можно такие песни вообще любить? 

- Что это? – размышляла я. – И как после такого не поверить в то, что и с того света нас настигают те, кого мы люди здесь, на Земле? Те, кто любил нас? Ведь прочел же друг Есенина эту записку в момент, когда поэта на Земле уже не было?..

..А я наконец поняла, что он хотел сказать после девятнадцати лет жизни вместе. Пусть не смог этого сделать сам. За него сказали поэт и певец.  

С тех пор прошло еще двадцать лет. Скоро мы уже встретимся, и уж тогда точно поговорим обо всем, и об этом – отдельно.