Муж заявил, что ему надоело платить за чужую квартиру, а вскоре умолял меня взять его деньги

Дождь стучал по стеклам, точно пытаясь проникнуть внутрь и вымыть накопившуюся грязь. Не только с окон, как мне вдруг подумалось. Сергей вернулся поздно, от него пахло дождем и чем-то чужим – дорогим коньяком, наверное. Он скинул мокрое пальто на спинку стула, не глядя на меня. 

— Ужин на столе, — сказала я тихо, чувствуя, как сжимается желудок. 

Он прошел мимо, направился прямиком к холодильнику за пивом. Открыл бутылку с резким шипением. Обернулся, оперся о дверцу. 

— Знаешь, Наташа, — начал он, и голос его резанул тишину. — Я устал. Просто до чертиков устал. 

Я ждала. Знала, что будет. 

— Устал тащить все это на себе. Машина, кредиты, твои бесконечные курсы керамики… — Он махнул рукой в сторону моей мастерской – маленькой комнатки, где я пыталась отыскать хоть каплю себя после бесконечных лет «жены успешного менеджера». — И эта проклятая квартира! — Он ударил кулаком по столу, заставив вздрогнуть тарелки. — Платить каждый месяц за чужую жилплощадь! Я столько лет вливаю деньги в эти стены, которые мне не принадлежат! Надоело, поняла? До тошноты! 

Слова обрушились лавиной. «Чужая». Потому что она была моей, доставшейся от бабушки. Наш островок, наш дом. Тот самый, куда он когда-то пришел с цветами и обещаниями. Теперь это был балласт. 

— Сергей… — попыталась я вставить слово. 

— Нет, ты послушай! — Он перешел на крик. — Я пашу как лошадь, а ты тут сидишь, делаешь свои горшочки! И за твою квартиру я должен платить? Это же абсурд! Хватит! С меня хватит! 

Он выпил пиво залпом, поставил бутылку с таким грохотом, что она чуть не разбилась. Схватил свою барсетку, ключи. 

— Я уезжаю. К Андрею. Подумай о своих финансах. И о нашей жизни. Если она тебе еще нужна. 

Дверь захлопнулась. Гулко. Окончательно. Дождь плакал по стеклу. А я? Я не плакала. Во мне что-то сломалось и замерзло. «Чужая квартира». Вот оно как. Все эти годы он видел не дом, а обузу. Не партнершу, а нахлебницу. Горшочки… Мои попытки вылезти из тени его зарплаты. 

Прошли дни. Тихие, пустые. Я не звонила. Он – тоже. Пока вчера не позвонил сам. Голос был другим – сдавленным, чужим. 

— Наташ… можно я зайду? Поговорить. 

Он пришел. Помятый, с трясущимися руками. Глаза запавшие. Неузнаваемый. 

— Сядь, — сказала я спокойно. Без нотки приглашения. 

Он сел на краешек стула. Долго молчал, теребя бумажник. 

— Наташа… — он поднял на меня взгляд, полный отчаяния. — Я… я был идиотом. Полным кретином. Ты прости меня, пожалуйста. Я не знаю, что на меня нашло… 

Я молчала. Ждала. 

— Я все испортил. Ты же знаешь… без тебя я… — Он запутался в словах, потом резко выдернул из бумажника пачку купюр. Толстую. — Вот! Возьми! Пожалуйста! Это… это на квартиру. На все, что нужно! Бери! — Он протянул деньги через стол, его рука дрожала. — Я буду платить! Сколько скажешь! Только… только не прогоняй меня. Я умоляю. 

Он выглядел жалким. Униженным. Эти деньги, которые он так яростно отказывался платить за «чужое», теперь были его последним аргументом. Его щитом от одиночества, которое, видимо, оказалось страшнее «чужой» крыши над головой. 

Я посмотрела на дрожащие в его руке купюры. Символ всего, что было не так. Контроля. Превосходства. А теперь – страха. Страха потерять то, что он сам же и обесценил. 

— Сергей, — сказала я спокойно. — Это не вопрос денег. Никогда им не был. Ты назвал мой дом чужим. Мою жизнь – никчемной. Ты не захотел быть здесь. Теперь тебе здесь не место. Возьми свои деньги. Они мне не нужны. 

Он замер. Лицо побелело. В глазах мелькнул ужас, затем тупая, животная мольба. 

— Наташа, нет! Пожалуйста! Я все исправлю! Возьми! — Он судорожно сунул деньги мне в руки, я не стала их брать, они упали. 

— Уходи, Сергей, — сказала я. В моем голосе не было злости. Только усталость. — Просто уйди. 

Он смотрел на меня, на рассыпанные деньги, на стены «чужой» квартиры, которая была единственным настоящим домом, что у нас когда-то был. И в его глазах я увидела не раскаяние, а осознание. Осознание того, что некоторые слова отзываются необратимым эхом. Он встал. Беззвучно подобрал купюры. Развернулся и вышел. Я осталась одна. С тишиной, дождем за окном и свободой, которая пахла не деньгами, а горькой правдой.