Мы должны сыграть счастливую семью перед моей мамой, – сказал муж, хотя скоро мы должны были получать свидетельства о расторжении брака

Ключи звякнули в замке — это вернулся он. Я не обернулась. Воздух в нашей некогда общей квартире был пропитан невысказанными упреками и его изменами. Оставалось лишь получить бумаги о расторжении брака и решить вопрос с недвижимостью. Мы были двумя островами в одном штормовом море, связанные лишь формальностями и этой душащей тишиной. 

— Мама приезжает послезавтра, — бросил он громко. — На неделю. 

Его мать. Та самая, что называла меня дочкой и вязала теплые носки. Хорошая женщина. 

— И что? — спросила я спокойно. 

Его голос стал настойчивым, почти умоляющим, но с привычной долей эгоизма. 

— Она не знает. Ни о чем. И не должна знать. Пока. — Он сделал паузу. — Мы должны сыграть счастливую семью перед ней. Всего неделю. Ради нее. Пожалуйста. 

Воспоминания нахлынули волной: его бесконечные «задержки на работе», слезы в подушку, пустота в душе, которую он заполнял кем-то другим. Он сломал нашу семью. Выбрал предательство. А теперь хотел, чтобы я стала соучастницей этого грандиозного обмана перед доброй, доверчивой женщиной? 

— Нет, — сказала я тихо. — Я не буду лгать твоей матери. 

— О чем ты?! Это же всего на несколько дней! Она будет счастлива, не надо ее расстраивать сейчас, она не поймет… 

— Она должна понять! — повысила я голос. — И я не стану прикрывать тебя. Не стану делать вид, что все в порядке, когда ты своими руками разбил нашу жизнь вдребезги. 

Он задергался. 

— Ты эгоистка! Ты думаешь только о себе! 

— Нет, — покачала я головой. — Я думаю о ней. О ее праве знать правду. И о своем праве не жить в твоей лжи. Когда она приедет,  я встречу ее как всегда. Но я не буду целовать тебя в щеку по утрам. Не буду рассказывать, какие мы замечательные. Я буду собой. А дальше… как скажешь. 

Он выругался сквозь зубы, развернулся и ушел. Я осталась сидеть. Счетчик нашего брака отсчитывал последние минуты. 

Два дня пролетели в гнетущем молчании. Когда позвонили в дверь, я заволновалась. На пороге стояла она — милая, чуть растерянная, с теплой улыбкой. 

— Здравствуй, мама, — сказала я, пропуская ее. — Проходи. Дорога была тяжелой? 

Она вошла, оглядываясь. Он вышел из комнаты, натянуто улыбаясь. 

— Мам! Как я рад! 

Он двинулся к ней для объятий, но она уже смотрела на меня. Внимательно, проницательно. Видела ли она следы слез? Напряжение в моих плечах? Ледяную вежливость между нами? 

Мы сели за стол. Я налила чай. Он лихорадочно пытался шутить, рассказывать новости — все невпопад. Я молчала, лишь изредка отвечая на ее прямые вопросы о работе, о здоровье. Фальшь висела в воздухе. 

— Дети, что-то случилось? — наконец не выдержала она, положив ладонь на мою руку. Ее глаза, такие же, как у него, но наполненные искренней тревогой, смотрели прямо в душу. — Вы… другие какие-то. 

Он собрался выдать очередную ложь. Я перевела взгляд с его растерянного лица на ее доброе, измученное беспокойством. 

— Да, мама, — сказала я тихо. — Случилось. Мы… расстаемся. Разводимся. 

Тишина. Потом тихий вздох, и ее рука дрогнула на моей. Я видела, как рушится мир в ее глазах — мир, который он так хотел сохранить картонным фасадом. Он вскочил, лицо багровое от ярости и стыда. 

— Зачем?! — прошипел он. 

Но я уже не слушала. Я смотрела на его мать, узнавшую правду. Ее переживания были горькими, но честными. Моя совесть осталась чиста. Я встала и вышла из комнаты, оставив их наедине с обломками его лжи. Моя роль в этом спектакле была окончена.