— Называй меня мамой, — говорит свекровь моему сыну, пока я не слышу

— Мама, а почему бабушка говорит, что я её сыночек? — спросил Саша, собирая пазл на полу. Его пальцы вяло перебирали кусочки, будто вопрос был такой же незначительный, как синий уголок неба в картинке.  

Я поставила утюг в сторону.  

— Что... что ты сказал?  

— Бабушка. Она шепчет: «Сашенька, называй меня мамой, пока твоя не слышит». — Он, наконец, вставил нужный фрагмент и улыбнулся, довольный. — Но я же знаю, ты моя мама!  

Холодная игла прошла от затылка до поясницы. Я села рядом, стараясь не волноваться.  

— А когда она так говорит?  

— Когда мы едим конфеты. Ты же не разрешаешь, а она даёт, если я шепну «мама».  

Сердце колотилось так, что голос едва не сорвался.  

— Саш, ты больше не будешь к ней ходить один.  

— Почему?  

— Просто... она шутит плохо, — выдавила я.  

В тот вечер свекровь позвонила, я взяла трубку.  

— Леночка, передай Сашеньке, я купила ему те шоколадные конфеты...  

— Мы поговорим без него.  

Пауза. Потом знакомый смешок.  

— Ой, что случилось? Опять гормоны?  

— Вы учите моего сына называть вас мамой.  

Я представила, как она щурит свои узкие глаза, стискивает зубы — так она делала, когда отец мужа возражал против её «методов воспитания».  

— Ну и что? — сказала она, наконец. — Он как внук — моя кровь. А ты... временная.  

— Я его мать.  

— Родила — молодец. А выращу его я. Дима ведь тоже больше мой, чем твой.  

Дима. Мой муж, который до сих пор в тридцать пять лет боится налить себе суп без её одобрения.  

— Завтра я заберу ключи от нашей квартиры, — сказала я.  

— Попробуй. Я скажу Диме, что ты срываешься на ребёнке. Он поверит.  

Она положила трубку.  

Дима пришёл в десять. Саша уже спал.  

— Мама звонила. Говорит, ты запрещаешь ей видеться с Сашей? — Он даже не снял куртку, замер у двери.  

— Она учит его называть себя мамой.  

Он закатил глаза:  

— Лена, хватит выдумывать. Мама просто любит его.  

— Спроси у Саши!  

— Не буду травмировать ребёнка твоими фантазиями!  

— Тогда спроси у неё при мне. Сейчас.  

Он колебался. Я видела, как борются в нём сын и муж. 

— Ладно. Но если ты врёшь...  

Свекровь жила в пяти минутах от нас. Она открыла дверь в пижаме. 

— Сынок, что случилось?  

— Мама, Лена говорит, ты просишь Сашу... называть тебя мамой.  

Она прижала руку к груди, как героиня сериала.  

— Боже, какая гадость! Да я бы никогда... Лена, ты всё выдумала, чтобы отгородить Диму от меня!  

— Саша сам рассказал. Про конфеты.  

Её лицо дрогнуло. Дима это увидел.  

— Мама?  

— Ну... может, я пошутила! — засмеялась она неестественно. — Баловство!  

— Пошутила? — Я шагнула вперёд. — А когда сказала, что Саша похож на моего отца-алкоголика, а не на Диму? Тоже смешно?  

Дима побледнел.  

— Лена...  

Свекровь вдруг плюхнулась на диван, заплакала:  

— Сынок, она меня унижает!  

Но Дима молчал. Смотрел на неё.  

— Хватит, мама, — сказал он тихо. 

На обратном пути он держал мою руку. Молчал. А я думала о том, что её слезы были настоящими. Она и правда верила, что Саша — её. Как будто материнство — это гены, а не бессонные ночи, не страх за каждый чих.  

— Прости, — сказал Дима перед сном.  

— Она твоя мать. Ты не обязан...  

— Должен. Потому что ты — мать моего ребенка.  

Утром Саша принёс мне свой пазл — собранный, с улыбающимся солнцем.  

— Мама, я бабушке больше не скажу «мама». Даже за конфеты.  

— Почему?  

— Потому что ты плачешь, когда она так говорит.  

Он обнял мои колени, а я гладила его волосы, повторяя про себя: это мой сын.