– Огород – под ноль, сделаем зону отдыха! – начал распоряжаться муж на участке моей матери

Признаюсь, я заказала кофе в этом вокзальном кафе только для вида. Нервы будто натянутые струны. Через час поезд умчит меня от города, от Сергея, от всего, что я когда-то называла счастьем. Напротив – Зоя, подруга с института, ее взгляд полон вопросов. 

— Помнишь, как мы с Сергеем на первом курсе неразлучными были? — начала я, пытаясь нащупать начало конца. — Две недели — и все, пропал парень. Я — деревенская, с целевым направлением, он — городской шик. 

— Вы ж везде за ручку ходили! — Зоя заулыбалась. — А к третьему курсу уже кольца носили! Романтика! 

— Романтика... — Я горько усмехнулась. — Тогда мне казалось, он — моя каменная стена. Никуда одну не отпускал. Даже когда мы с тобой в кафе выбирались. 

— Так мы же выбирались! — удивилась Зоя. 

— Выбирались. А он сидел за соседним столиком и бдел, чтобы «никаких лишних знакомств». Ревновал ко всему, что двигалось. 

— Звоночек, Аня! — Зоя нахмурилась. — Это же тирания! 

— А мне тогда льстило! — призналась я. — Чувствовала себя... ценной. Пока мы не приехали к маме в Дубки после института. Мое направление аннулировали — Сергей «устроил всё» через своих. Три месяца в деревне... думала, отдых. 

Вышло иначе. Маме за шестьдесят. Живет скромно: коза, куры, огород. Сергей три дня ходил помещиком, а потом начал: 

— Марья Семеновна, козу надо сбыть. Энергозатраты неоправданны! Молоко в магазине дешевле. 

— Леня, она же кормилица! — пыталась возразить мама. 

— Поголовье кур сократить вдвое! — отмахнулся он. — Вонь, хлопоты! Яйца купим! 

— Да я привыкла... — оправдывалась мама. 

— И огород — под ноль! — рубанул Сергей. — Рабский труд! Лучше зону отдыха: беседка, мангал, газончик. Будем с родней приезжать, как на дачу! 

Я молчала. Мне казалось, он заботится. Потом он заговорил о перестройке дома: веранда, второй этаж… Чтобы его родне «просторно было на летнем выезде». Мама вежливо попросила нас уехать. «От греха», — сказала. 

— А ты ему что? — ахнула Зоя. — Не сказала, что он в чужом доме распоряжается? 

— Нет. Второй звоночек прозвенел впустую. 

Вернулись в город. Я забеременела. Сняли квартиру, но денег не хватало. Сергей настоял: переезжаем к его родителям. «Временная мера». 

«Временная мера» обернулась каторгой. Свекровь встретила у порога: 

— Мария, раз уж не работаешь, хозяйство на тебе. У нас идеальный порядок. Поддержишь. 

Свекор добавил: 

— Чай с лимоном в кабинет каждый час. Точно по графику. 

Я пыталась войти в ритм. Но Сергей… Он стал другим. Капризным, требовательным, как будто скинул маску заботливого мужа и превратился в избалованного мальчишку. Он не защитил меня. Он требовал вместе с ними. Выстиранные рубашки, идеально выглаженные, ужин в шесть, постель — только свежая. 

Когда токсикоз скручивал в три погибели, а уборка трехэтажного особняка казалась Сизифовым трудом, я завела разговор о съемной квартире. О нашей собственной жизни. Сергей посмотрел на меня холодно: 

— Терпи. Твоя мать старая, долго не протянет. Когда она умрет, продадим ее дом в Дубках. Вот тогда и купим квартиру. Ипотека меньше будет. 

Я замолчала. Зоя замерла с чашкой кофе. 

— Ты... что? — прошептала она. 

— Он сказал это спокойно, — голос мой дрогнул. — Как о само собой разумеющемся. Ждать смерти моей матери. Чтобы жить на ее костях. Его «забота» — контроль. Его «рационализация» в Дубках — подготовка дачки для себя. Его молчание здесь — согласие с рабством. Его «каменная стена» оказалась тюремной решеткой. 

Голос стал тверже: 

— В тот момент проснулась. Развод. Алименты. И ни одного взгляда назад. Не нужны такие стены, Зоя. Не нужны. 

Гудок поезда прорвал тишину. Пора. Я встала, поймав в витрине отражение: женщина с усталыми глазами, но с прямой спиной. Вовремя одумалась.