Переобучить свекровь оказалось не так сложно, как я представляла

Я чистила картошку, а голос моей свекрови, был ровным и методичным, как капающая из крана вода. Она листала журнал на кухонном диване, щелкая страницами. 

— Смотри-ка, Аня, пирог с рыбой. Ты ведь у нас печешь хорошо, но с рыбой не пробовала. Может, рискнешь? А то твой творожный хоть и сытный, но на третий день черствеет. 

Я сжала нож чуть крепче. Промолчала. 

— А у Марины, с работы-то Максима, сын на скрипке играет уже. Наш-то в футбол гоняет. Я не в упрек, конечно, но может, и нашему бы интеллект развить? 

Я повернулась к раковине, смывая крахмал с рук. 

— Подумаем, — бросила ей. 

— Да ты не кисни сразу! Я от чистого сердца, для вашего же блага. 

Я развернулась и посмотрела на нее. Она улыбалась — сладкой, ядовитой улыбкой полного одобрения. 

— Галина Петровна. Можно я скажу прямо? 

— Говори, милая, — она отложила журнал, делая удивленные глаза. 

— Ваши «советы». Я слышу в них только одно: все, что я делаю — неправильно. Мой пирог черствый, мой сын — неразвитый, я — неумеха. 

Она замерла. 

— Да что ты! Я же... 

— Нет, — мягко перебила я. — Я не преувеличиваю. Я просто устала это слушать. Мне неприятно. 

— Я хотела как лучше… 

— Но я разве просила? 

Свекровь отвела взгляд. 
— Теперь и слово сказать нельзя. Все в штыки. 

Я вздохнула. Не с досадой. С облегчением. 

— Говорить можно. Но не вместо меня. Я не против вашего мнения, если оно — не приговор. 

Щелкнул замок — Максим. 

— Я подумаю над твоими словами, — пробормотала она. 

— Я не против вас. Я за наш покой. 

Максим вошел на кухню, потянулся. 

— Уф, дома-то как хорошо. Привет, мам. Что, ужинаем? 

Галина Петровна уже делала вид, что увлечена статьей о клубнике. 

— Привет, сынок. Задержался? 

Я молча накрыла стол. 

Максим ел, потом поднял на меня взгляд. 

— Что-то случилось? 

— Да, — сказала я просто. — Случилось. 

— Что именно? 

— Твоя мама снова объясняла, как мне жить. А я объяснила, что мне это не нравится. 

Он положил ложку. 

— Ну, она же всегда такая. Она не со зла. 

— Максим, — я села напротив. — Я не прошу с ней ссориться. Просто в следующий раз, когда она скажет, что пирог у меня сухой, а у Марины муж цветы дарит, скажи просто: «Мама, у нас все хорошо». Только и всего. 

Из гостиной донесся голос: 
— Я все слышу! Если я лишняя здесь — так и скажите! 

Я вышла в дверной проем. 

— Я уже сказала. Вы не враг. Но я — не ребенок. 

— Раньше ты была проще, — буркнула свекровь. 

На следующий день Галина Петровна дулась. Она говорила только с Максимом, подчеркнуто вежливо спрашивая: «Максим, передай, пожалуйста, соль, раз уж я сама не могу ни о чем спросить». Я молчала. Не потому, что не могла ответить, а потому что не хотела играть в эти игры. 

Напряжение держалось. Максим метался между нами, пытаясь шутить. 

Я подошла к Галине Петровне. 

— Хватит. Я не просила вас молчать. Я просила уважать мое право на свой выбор. 

— А я что? Я только пыталась помочь! 

— Помощь не должна унижать, — сказала я тихо. — Иначе это не помощь. 

Она отвернулась к окну. 

— Я просто боялась, что без меня вы все запустите. 

— Мы справимся. Ошибиться — не страшно. Это наша жизнь. 

Она молча кивнула. 

Прошла неделя. Она не исчезла, но говорила меньше и аккуратнее. Как будто прислушивалась к своим словам прежде, чем их произнести. 

Как-то утром она зашла на кухню. 

— Аня, можно? 

— Конечно. 

— Я тут рецепт одного пирога нашла… не творожного. Если хочешь — посмотри. Может, понравится. 

Она протянула мне листок. Не тыча им, а предлагая. 

— Спасибо, — я взяла его. — Обязательно посмотрю. 

Она кивнула и вышла. И теперь это прозвучало не как указание, а как предложение. Шаг навстречу.