После 25 лет брака мой муж заявил, что сын не от него

Я сидела напротив него и впервые за четверть века не узнавала его лица. Губы были сжаты, пальцы теребили край кармана. «Миша не мой», — повторил он, словно проверяя, как звучат слова вслух. 

— Ты сошел с ума? — спросила я.  

Он достал лист из кармана. Результаты ДНК-теста. Дата — неделя назад. Процент совпадения: 0%. Я перечитала строчку трижды, будто цифры могли измениться. Потом подняла на него глаза:  

— Когда? Как?  

Он молчал. Щеки втянулись, как у человека, который месяцами ждал подходящего момента и теперь боялся проговориться. Я встала, шатаясь. В голове пронеслось: 25 лет. 25 лет он молчал.  

— Почему сейчас? — выдохнула я.  

— Нашел старые письма. Ты писала подруге, что боялась забеременеть… перед свадьбой.  

Я засмеялась. Громко, до боли в горле.  
— Это было за полгода до нашей помолвки! Мише 24. Ты что, годы сложить не можешь?  

Он потянулся к бумаге, будто она была щитом:  

— В тесте ошибки быть не может.  

Я схватила ключи и сумку. Надо было уйти, иначе разбила бы ему лицо. Выбежала на улицу, села в машину и включила телефон. Набрала номер Миши, но сбросила. Что сказать? «Твой отец считает, что ты не его сын»?  

Вечером я вернулась. Он сидел в гостиной.  

— Обсудим? — спросил без интонации.  

— Нет. Ты все решил без меня.  

Я прошла в спальню, захлопнула дверь. Легла на спину. Вспоминала день, когда Миша родился. Он не отходил от меня в роддоме, держал за руку, плакал. Говорил, что сын — его копия. Потом годы: футбол по выходным, совместные походы, его гордость, когда Миша поступил в институт. Когда это все стало ложью?  

Утром он попытался заговорить снова:  

— Я хочу повторить тест. Вместе.  

— Нет. Ты ему уже не веришь. И мне — тоже.  

— Тогда почему не докажешь, что я ошибаюсь?  

Я повернулась к нему. Впервые заметила, как он ссутулился.  

— Ты не спрашивал, хочу ли я что-то доказывать. Ты украл у нас 25 лет. Зачем?  

Он опустил голову.  

— Я боялся, что ты уйдешь, если узнаешь…  

— Что?  

— Что я не смог быть отцом.  

Я замерла. Он достал еще одну бумагу — медицинскую справку. Диагноз: азооспермия. Год: 1998. Задолго до Миши.  

— Почему не сказал тогда? — прошептала я.  

— Стеснялся. Думал… что ты разочаруешься.  

Комната поплыла. Я схватилась за стул.  

— Значит, ты все это время знал? И молчал?  

Он кивнул.  

— А теперь обвиняешь меня?  

— Я не… — он запнулся. — Я не знал, как еще это объяснить.  

Я подошла к нему вплотную.  

— Ты уничтожил все. Ради чего? Чтобы признаться, что солгал?  

Он не ответил. Я вышла, села в машину и поехала к Мише. Стояла под его дверью десять минут, прежде чем позвонить. Он открыл, улыбаясь:  

— Мам? Что случилось?  

Я обняла его, вдыхая знакомый запах.  

— Папа… — начала я, но не смогла говорить дальше.  

Он отвел меня на кухню, поставил чайник. И я рассказала. Всю правду, которую сама еще не осознала. Когда закончила, он молчал минуту, потом спросил:  

— Что будем делать?  

Я взяла его руку.  

— Жить. Без его правды.  

Но когда я вернулась домой, муж уже собрал чемодан.  

— Я съеду на время, — сказал он, не глядя.  

Я кивнула. Дверь закрылась. Теперь мне предстояло решить, есть ли в этом доме что-то, за что еще стоит бороться.