– Правда, зачем нам такая большая квартира? – заявил муж, наслушавшись советов своей матери

Вечерний свет, пробиваясь сквозь занавески, которые когда-то выбирала мама, ложился на знакомый паркет. Я сидела в гостиной просторной трешки, доставшейся мне от родителей. Это был мой остров, мой якорь, наполненный эхом смеха, тихих разговоров и даже слез – всей моей жизни до и после них.

Сергей вошел, шаркая тапками. Лицо у него было какое-то... сосредоточенно-виноватое. Знакомое выражение, появлявшееся обычно после долгих телефонных разговоров с его мамой, Ольгой Петровной. Она жила в своем уютном, но тесноватом мирке и считала финансовую стабильность главной добродетелью на свете. 

— Знаешь, я тут подумал... — начал он неуверенно, опускаясь в кресло напротив. 

Я отложила книгу. 

— О чем, милый? 

Он заерзал, избегая моего взгляда. 

— Ну, насчет квартиры. Мама сегодня опять говорила... Она считает, что мы тут... ну, как бы... зря пространство транжирим. Два человека, а целых три комнаты! 

Я молчала, давая ему договорить. 

— И правда, зачем нам такая большая квартира? — выпалил он, явно цитируя. — Мама говорит, если продать это... ну, это наследство... мы легко купим отличную двушку в новом районе, а разницу – солидную разницу! – положим на депозит. Под проценты! Гарантированный доход, подушка безопасности! — Глаза его загорелись чужим энтузиазмом. — Представляешь? Никаких лишних забот, уборки меньше, коммуналка дешевле! И деньги работают! 

Я смотрела на него, не веря своим ушам. Его мама считает, что моя квартира, последний осколок моего детства, моих родителей, которые копили на нее всю жизнь, – это просто излишние квадратные метры? И что он... он всерьез это обсуждает? 

— Правда, зачем нам? — повторила я его фразу, и мой голос, обычно мягкий, зазвучал резко и отчетливо. — Сергей, ты сейчас серьезно? Ты предлагаешь продать мой дом? Дом, где я выросла? Где каждый уголок помнит моих родителей? Где папа учил меня читать у этого окна, а мама пекла пироги на этой кухне? Чтобы положить мои деньги в банк по совету твоей матери? 

Он попытался вставить слово: 

— Но ведь логично же... Экономия... 

— Логично? — я перебила его. Гнев кипел во мне, но я держала его в узде, превращая в ледяную ясность. — Что логичного в том, чтобы избавиться от огромного, стабильного актива – собственного жилья в центре, в прекрасном состоянии, ради тесной коробки где-то на отшибе и каких-то бумажек в банке, которые съест инфляция? Логично ли слушать советы о моей собственности от человека, который здесь ни разу толком не жил? 

Он опустил голову, покраснев. 

— Это не просто «квадратные метры», Сергей! Это моя история. Моя безопасность. Мое право на пространство и память. И то, что ты даже заговорил об этом, выслушав мамины экономические фантазии... Это предательство. Предательство нашего дома. И предательство меня. 

Его уверенность, наведенная мамиными речами, таяла на глазах. 

— Я не позволю превратить мою жизнь, мою память в банковский процент по чьей-то прихоти, — сказала я тише. — Эта квартира – моя. Она останется здесь. Это не предмет для спекуляций. И точка. 

В его глазах читались замешательство, стыд и растерянность. 

— А что касается твоей мамы... — добавила я, поворачиваясь к окну, — передай ей, что вопросы моего наследства ее не касаются. Вообще. Никогда. Если ей не нравится размер нашей квартиры – ее право не приходить в гости. Но свои советы по распоряжению имуществом она может оставить при себе. 

В комнате воцарилась тишина. Сергей не нашел что ответить. Он просто сидел, сгорбившись. Гнев во мне постепенно утихал, сменяясь глубокой усталостью и горечью. Но осадок от этого разговора, от его готовности так легко переступить через самое важное для меня, остался тяжелым камнем на душе.