– Свадьбы не будет, нам такие родственники не нужны! – заявила мама, когда узнала правду

Я услышал голос матери из гостиной – резкий, как стекло. Заглянул. Ольга Николаевна стояла посреди комнаты, сжимая телефон, будто гранату. Лицо ее было перекошено. 

— Кирилл! Свадьбы не будет! — бросила она мне, едва я вошел. — Эта… твоя Аня! Ее отец – уголовник! Сидел! А мать… знаешь где работала? В притоне! 

Кровь ударила в виски. 

— Мама, это ложь! Отец Ани – водитель. Попал под суд несправедливо. А мать – официантка в обычном кафе! 

— Обычном? — фыркнула она. — Мне Людмила Семеновна только что рассказала! Все проверила! 

В дверном проеме замерла тень. Аня. Бледная, как стена. Она все слышала. Мать повернулась к ней, ледяная. 

— Вот и отлично. Карты открыты. С таким прошлым семьи в нашу – никак. Свадьба отменяется. 

Я шагнул к Ане, закрывая ее собой. 

— Я люблю ее! Мне плевать на прошлое ее родителей! 

— Плевать? — голос матери взвизгнул. — А когда у вас дети пойдут? А когда коллеги узнают? О репутации думал? 

Аня опустила голову. 

— Может… она права, Кир… — прошептала она. 

Я схватил ее за руки. 

— Не смей! Главное – это мы! 

— Главное? — Ольга Николаевна заломила руки. — Главное – имя! Стабильность! Любовь – дурость, она пройдет! 

Дверь скрипнула. Отец. Он только что вернулся из рейса, пыль дорог еще на куртке. Взглядом окинул сцену: мать – разъяренная, Аня – плачущая, я – готовый взорваться. 

— Оля? Что случилось? 

— Сергей! Слава Богу! — мать набросилась на него. — Родители невесты! Отец – зэк! Мать – из публичного дома! Все отменяем! 

Отец медленно снял куртку. Помолчал. Потом посмотрел на мать, спокойно, но твердо. 

— И что? Я тоже мог сесть в девяностые, помнишь? Честных тогда под раздачу попало много. Твоя мать меня бродягой звала. Помнишь, что ты ей тогда сказала? 

Мать вспыхнула. 

— Это… другое! 

— Люди не меняются, Оля. Хорошие – хорошие. Судить по родителям – последнее дело. — Он подошел к Ане. — Не плачь, дочка. Расскажи нам правду. Просто расскажи. 

Аня, всхлипывая, рассказала про отца-шофера, подставу на суде, бесплатного адвоката. Про мать, чье кафе закрыли из-за хозяина-жулика. Про их нынешнюю жизнь – честную, но трудную. Отец слушал, кивая. 

— Оля, — он повернулся к матери. — Ты хотела для Кирилла счастья? Вот оно. Стоит рядом. Любит его. Ты готова это сломать из-за сплетен? 

Мать смотрела то на меня, то на Аню. Мы стояли плечом к плечу, не отпуская руки друг друга. В ее глазах метались гнев, страх, сомнение. 

Наконец, она выдохнула. Голос дрогнул. 

— Ладно… Пусть… пусть ее родители завтра приедут. Поговорю. Посмотрю. 

Облегчение ударило, как волна. Аня ахнула. Я обнял мать, чувствуя, как она вся напряжена. 

— Спасибо, мам… Ты не пожалеешь. 

— Посмотрим, — буркнула она, но в голосе уже не было прежней ярости. 

Вечером Аня позвонила родителям. Я слышал ее взволнованный шепот. Утром к крыльцу подкатили старенькие «Жигули». Из них вышли немолодые люди. Просто одетые. Напряженные. Мать встретила их холодно, но отец – крепким рукопожатием. 

Разговор в гостиной был тихим. Родители Ани говорили честно, без прикрас. Отец – про тюрьму и несправедливость. Мать – про кафе. Про то, как растили дочь. Про честный труд сейчас. 

Мать слушала. Молчала долго. Потом встала. 

— Простите меня, — сказала она неожиданно тихо. — Я… испугалась. За сына. За будущее. Не имела права судить вас, не зная. — Она шагнула к матери Ани. — Дай Бог им счастья. 

Они обнялись. Неловко, смущенно. Я поймал взгляд Ани. В ее глазах – слезы, но теперь от счастья. Отец хлопнул меня по спине. 

Позже, в ресторане, когда мы с Аней танцевали первый танец, я видел, как наши родители сидят за одним столом. Разговаривают. Мать улыбалась. Она нашла в себе силы увидеть людей, а не ярлыки. А я понял главное: наша любовь сильнее сплетен и страхов.