Свекровь пользуется моим мужем, а сама даже в больницу к нему не приехала

Сегодня Максима положили на плановую операцию. Мы знали об этом за месяц, как и его мать, Тамара Петровна. Накануне она звала его в гости – он отказался, устал после смены и хотел отдохнуть перед больницей. После этого она не звонила. И он – тоже. Тишина. 

Максим уехал рано утром. Я осталась с детьми, пытаясь заглушить тревогу уборкой. Через два часа после того, как он должен был оформиться, зазвонил телефон. Его голос был хриплым от усталости и чего-то еще. 

— У меня тут опять началось «веселье». Мать с утра нервы помотала, — выдохнул он. 

— Что случилось? — спросила я, хотя догадывалась. 

— Ничего нового, — услышала в ответ. — Скандал из-за того, что на прошлых выходных не приехали копаться на ее даче. Опять про «неблагодарного сына» и «никудышную невестку», которая его испортила. И ни единой мысли о том, что сегодня я лег в больницу! Главное – выплеснуть весь свой гнев. Ее новый указ: звонить ей каждый день. Без исключений. 

Звонить родителям – святое. Но не по принуждению, не по графику, как на работу! Разве она сама не может позвонить сыну? Спросить, как он? Это же называется – взаимность. Но Тамара Петровна не признает таких игр. У нее всегда тон королевы, которой мир чем-то обязан. Сестра Максима, Ирина, звонит ей по пять раз на дню и приезжает через день – вот эталон любви! А если Максим звонит через день-два – он чудовище. 

Дальше – стандартный монолог о «жизни, отданной ради него», о «черной неблагодарности» и о том, что она «может умереть в любой момент». И неизменное, леденящее душу завершение: 

— Ну, поправляйся. Здоровья твоим детям. 

Меня всегда бросает в дрожь. Любви к внукам у нее не было никогда. Эти «пожелания», вылетающие в момент ссоры, звучат скорее как проклятия. 

Но на этом «веселье» не закончилось. Перед госпитализацией Максим договорился с дядей Вадимом, братом Тамары Петровны, что тот после работы завезет ему флешку с фильмами. Договорились заранее. И вот смс от дяди: 

«Сегодня не смогу». 

Максим перезвонил. Дядя Вадим, человек тихий и неконфликтный, сказал прямо: 

— Тамара позвонила, сказала, срочно нужна помощь по хозяйству. У нее там кран капает, или что-то… Пришлось ехать. 

Подстава? Скорее всего. 

На следующий день Тамара Петровна сама позвонила Максиму. Голос – шелковый, заботливый: 

— Ну как, сынок? Был обход врача? Все нормально? — И тут же, без перехода: — Ира моя, бедная, с вечера слегла! Температура, горло… Я к ней примчалась, еле-еле отпаиваю. Навестить тебя, увы, не смогу. Она же на машине, но сейчас не до того, сам понимаешь. 

Что ж, понятно. «Веселье» продолжается. Через пару часов пришло смс: 

«Пока Иру лечила, у меня давление упало до 80/50. Чуть не умерла. Попила воды, полежала – вроде отошло». 

Скорую, конечно, не вызывала. На вопрос Максима «Почему?» ответ был предсказуем: 

— Кому я нужна? Я же одна! Кредиты эти… Скорая – только если совсем припекло. 

Кредиты… На дачу, которую она срочно купила пять лет назад, и на «евроремонт» в квартире, доставшейся ей от дяди Вадима. Он, всю жизнь проживший с матерью и отдававший ей почти всю зарплату, после ее смерти просто… отписал эту квартиру сестре. Теперь он одинок, а она – вечная жертва обстоятельств и неблагодарных детей. 

Вечером дядя Вадим все же привез флешку. Купил по просьбе Максима еще воды и пачку сигарет. Максим спросил: 

— Сколько с меня? 

— Да пустяки, — отмахнулся дядя. — Двести рублей, не больше. 

Максим отдал. Через час позвонила его мать. Голос напряженный: 

— Вадим сказал, ты ему должен за передачку. У меня сейчас, сынок, совсем нет наличных. Не мог бы ты мне на карточку перевести? Я ему потом отдам. 

Максим молча перевел двести рублей. Чуть позже пришло смс: 

«Спасибо». 

Сидя на кухне, я смотрела на затихший город. Больница, нервы, эти вечные игры… Дядя Вадим – лишь инструмент в ее руках, как и все вокруг. Она пыталась построить с сыном такие же отношения, как у нее с братом – тотальное подчинение. Но Максим выбрал свою жизнь, меня, детей. И теперь ее оружие – вечные обиды, манипуляции здоровьем и этот бесконечный ремонт и дача, как плата за нанесенную ей «душевную рану».