Сын просит погасить его долги по алиментам, потому что хочет поехать за границу

Звонок раздался, когда я развешивала белье на балконе. Номер незнакомый, но голос... этот голос пробирал до мурашек даже после пяти лет молчания. 

– Мам? – прозвучало в трубке. Голос Сережи был таким же, как в пятнадцать, когда он что-то натворил и пытался смягчить удар. Только теперь в нем чувствовалась не детская вина, а взрослая, наглая уверенность. – Это я. 

Сердце ёкнуло. «Мам». Слово, о котором я тосковала годами, теперь резануло стеклом. 

– Сережа, – выдохнула я, стараясь не заплакать. – Давно не звонил. Как ты? 

– Да нормально, – отмахнулся он, сразу переходя к делу. – Слушай, мам, тут дело... срочное. Я собрался в Турцию, с друзьями. Путевка, все оплачено. А тут... – он замялся, но лишь на секунду, – выяснилось, что у меня долги по алиментам. Знаешь, на ту... на ребенка. И с такими долгами за границу не выпускают. Совсем. 

Тишина. В ушах зашумело. Я вспомнила его, двадцатилетнего, который топал ногами: «Не хочу платить этому сопляку! Это твои проблемы!» Вспомнила квитанции ЖКХ, которые я оплачивала вместо новых сапог. Вспомнила лицо его маленького сына, моего внука, которого я видела всего пару раз на фотографиях, присланных его измученной матерью. 

– И? – спросила я ледяным тоном. 

– Ну, мам... – он заискивающе сбавил темп. – Ты же понимаешь, поездка сорвется! Деньги пропадут. Я тут подумал... – глубокий вдох в трубку, – а не могла бы ты... ну, погасить этот долг? А? Быстренько, пока время есть. Для меня же. Я потом... как-нибудь... 

«Потом». «Как-нибудь». Эти слова висели в воздухе, как давно знакомые призраки. Призраки его пустых обещаний, его вечного «я потом верну», «я помогу», «я разберусь». Призраки тех лет, которые я тянула его одна, без копейки от отца, который сбежал, едва узнав о беременности. Призраки тех самых алиментов, которые он, мой взрослый сын, считал ниже своего достоинства платить за собственного ребенка. 

Внутри все сжалось в тугой, раскаленный шар гнева и горькой обиды. Но странно – не было желания кричать или плакать. Была только абсолютная, кристальная ясность. 

– Сережа, – начала я, выговаривая каждое слово. – Давай я тебе кое-что напомню. Ты – взрослый мужчина. Тебе тридцать три года. Тот «долг», о котором ты говоришь – это не мой каприз и не счет в магазине. Это твоя законная обязанность. Обязанность содержать своего сына. Ты ее НИКОГДА не исполнял. Ни копейки. Ни разу. 

Он попытался вставить что-то: «Мам, ну сейчас не об этом...» 

– Молчи! – мой голос, резкий и металлический, заставил его замолчать. – Я не закончила. Я – та самая «мам», которая растила тебя одна. Которая клала на алтарь твоего «потом» и «как-нибудь» свою молодость, здоровье, последние деньги, потому что твой «папа» нашел себе новую семью и забыл дорогу. Я – это сделала. Я – отдала тебе все, что могла. ВСЕ. 

Пауза. Я слышала его прерывистое дыхание в трубке. 

– А теперь, – продолжила я, и голос мой стал тише, но тверже, – ты звонишь мне не спросить, как я, не узнать, жива ли твоя мать. Ты звонишь, потому что твои долги – твоя собственная безответственность и эгоизм – мешают твоему отдыху. И вместо того, чтобы взять кредит, продать что-то, наконец, устроиться на нормальную работу и начать платить, ты требуешь, чтобы ЭТО СДЕЛАЛА Я? Опять я? Чтобы я заплатила за твое право развлекаться, в то время как твой сын, возможно, нуждается в элементарном? 

Я глубоко вдохнула. 

– Так вот, слушай внимательно, сынок. Я тебе ничего не должна. Ни копейки. И за свои долги – тем более за долги перед собственным ребенком – ты будешь платить сам. Каждую копейку. Сам. Можешь не ехать в Турцию. Можешь поехать работать туда, где платят достаточно, чтобы гасить долги. Можешь делать что угодно. Но мои деньги – это мои деньги. Они пойдут на мою старость, которую я себе обеспечиваю сама. Или на подарки тому внуку, которого ты бросил. Но не на твои долги. Никогда. Понял?

Тишина в трубке была гулкой. Потом он прошипел:

– Ну и живи со своей... принципиальностью! – и бросил трубку.

Я медленно опустила телефон. Рука не дрожала. Напротив – странное ощущение... пустоты? Нет. Освобождения. Как будто тяжеленный, гнилой камень, который я тащила на себе годами, наконец рухнул с плеч и разбился вдребезги.