Ты хочешь вырастить тряпку? — муж со свекровью пытаются сделать из моего сына «настоящего мужика»

Свекровь перехватила меня в коридоре, загораживая путь к детской. Взгляд ее выдавал: пришла с недобрыми намерениями.  

— Опять утешаешь? — спросила она, кивнув на приоткрытую дверь. Из комнаты доносились всхлипывания Саши.  

— Он упал с велосипеда, — ответила я, пытаясь обойти.  

— Мой сын в его годы уже три шва на колене имел — и ни звука! А ты нюни распускаешь вместе с ним.  

Саша, услышав голоса, замолчал. Привык.  

До рождения ребенка я не понимала, что значит «настоящий мужчина» в лексиконе этой семьи. Сережа казался строгим, но справедливым. «Дисциплина — основа всего», — говорил он, и я кивала, думая об армейском прошлом его отца.  

Первый раз это произошло, когда Саше было два. Мальчик, испугавшись грозы, залез ко мне в кровать. Сережа выдернул его за руку:  

— Мужчины не трусят!  

— Он же малыш… — попробовала вступиться я.  

— Ты хочешь вырастить тряпку? — он увёл Сашу в его комнату. Ребёнок плакал, пока не уснул от изнеможения.  

Свекровь, узнав историю, одобрила:  

— Мой сын — настоящий мужчина, поэтому так и сына воспитывает. Не мешай.  

В пять лет Саша начал заикаться. Логопед развела руками: «Психосоматика. Ищите источник стресса». Я знала источник.  

Вчера, например, Сережа заставил сына десять раз подтянуться на турнике. «Не слезешь, пока не сделаешь». Саша, сорвавшись на четвертом подходе, разбил локоть.  

— Пап, про-прости… — мальчик давился слезами, пытаясь встать.  

— Ты что, девочка? — Сережа отвернулся. — Сам виноват.  

Я обняла сына, но он вырвался: «Папа з-злится, если я п-плачу».  

Свекровь, блокирующая коридор, казалась монолитом. Такие раньше на площадях ставили — «на века».  

— Давай договоримся, — промолвила она. — Ты перестанешь сюсюкать, а я не расскажу Сереже про твои… — пауза, взгляд на мои синяки под глазами, — слабости.  

«Слабости» — это снотворное, которое я начала принимать после того, как Саша спросил: «Мама, а если я н-никогда не стану мужчиной?».  

— Вы боитесь, — вдруг вырвалось у меня.  

— Чего?! — она выпучила глаза.    

— Что ваш «настоящий мужчина» сломался где-то там, — махнула я в сторону прихожей, где висели Сережины медали. — И теперь вы лепите из внука костыль для своей гордости.  

Она замерла, будто я плеснула ей в лицо кипятком. Сашино молчание за дверью стало громче крика.  

В ту ночь я не стала гасить свет в детской. Саша, прижав плюшевого зайца, спросил:  

— Папа меня возн-ненавидит?  

— Папа боится, — ответила я, гладя его по волосам. — Как когда-то его папа.  

Утром положила на стол две вещи. Первая — направление к семейному психологу. Вторая — ключи от маминой квартиры.  

— Выбирай, — сказала я Сереже. — Либо мы учимся слушать друг друга, либо я учу сына не бояться плакать. Без тебя.  

Он молчал час. Потом позвонил в клинику, чтобы записаться на приём.  

Свекровь теперь звонит раз в неделю. Спрашивает про Сашины успехи в футболе, но я слышу другое: «Он ещё не размяк?». Вчера, услышав на фоне смех сына, вдруг пробормотала:  

— Мой муж… Он тоже сначала… — и бросила трубку.  

Саша, обняв меня за шею, прошептал:  

— Мам, я сегодня не упал!  

— Молодец, — засмеялась я.  

— Но если б упал — ты б меня пожалела?  

— Всегда.  

Он кивнул, как будто это и есть правильный ответ.