– Ты не можешь требовать с ее родителей деньги! – возмущалась свекровь, когда я попросила оплатить содержание племянницы

Теплый вечер, запах жареной картошки и мирное урчание кота на подоконнике. Мы с Мишей ужинали, когда зазвонил телефон. Сестра мужа, Катя, взволнованно сообщила: дочь Алина поступила, но жить в общаге категорически отказывается. 

— Представляешь, Марин? — вздохнул Миша, откладывая вилку. — Опять истерики. Просит пожить у нас, пока не найдут квартиру рядом с универом. 

Я знала Алину: девочка неплохая, но избалованная. Мысль об еще одном человеке в нашей квартире, да еще и на неопределенный срок, напрягала. Но отказать родне… сложно. 

— Ладно, — согласилась я после паузы. — Пусть поживет. Месяц-другой. Но, Миш, давай честно. Наш бюджет не резиновый. Пусть Катя с Сергеем хотя бы на питание Алины скидываются. Скажем, по десять тысяч в месяц? Чисто символически. 

Миша кивнул: 

— Логично. Я им позвоню. 

Катя буркнула что-то невнятное про «обязательно» и «как-нибудь». Через неделю Алина въехала с огромным чемоданом. Прошло две недели. Деньги? Тишина. Я аккуратно напомнила Мише. Он поговорил с сестрой снова. Ответ был туманным: «Сейчас сложно, но скоро…» 

А в субботу утром, когда я мыла посуду, в дверь буквально ворвалась свекровь. Лицо багровое. Миша только вышел в магазин. 

— Ты что это себе позволяешь?! — рявкнула она, даже не поздоровавшись, тыча пальцем мне в грудь. — Катя в слезах! Ты не можешь требовать деньги! Они не золотые мешки! У них ипотека! А вы тут в достатке живете! Позор! 

Я остолбенела. Требовать? Я попросила о минимальной помощи за содержание их взрослой дочери, которая уплетала мои котлеты и стирала вещи в нашей машинке! 

— Ирина Петровна, — начала я. — Мы не требуем. Мы договорились. Символическая сумма на питание Алины… 

— Символическая! — фыркнула свекровь. — А совесть у тебя есть? Родная племянница! Ты должна помочь, а не вымогать! Стыдно должно быть! 

В этот момент вернулся Миша. Увидев мать в таком состоянии и мои белые губы, он оценил обстановку. Поставил пакет с продуктами и шагнул между нами. 

— Мама, — сказал он тихо, но так, что даже свекровь замолчала. — У нас с Мариной был разговор с Катей и Сергеем. Они согласились. Это справедливо. Ты не знаешь всех деталей. И ты не имеешь права так разговаривать с моей женой в нашем доме.

Ирина Петровна открыла рот, но Миша продолжил: 

— Всё. Тема закрыта. Иди домой. Успокойся. 

Свекровь, бормоча что-то невнятное под нос, но уже без прежней ярости, ушла. Я стояла, прислонившись к стене, чувствуя, как отступает ледяная волна обиды. Миша обнял меня. 

— Прости, — прошептал он. — Я разберусь. Со всеми. 

Он разобрался. Не знаю, что именно он сказал Кате, но через три дня она приехала. Смущенная, с деньгами в руках. 

— Марина, прости, пожалуйста, — выпалила она. — И за деньги… и за маму. Мы с Сергеем… ну, закрутились. Глупо получилось. Вот, двадцать тысяч. За прошлый и этот месяц. И спасибо огромное, что Алину приютили. Она в восторге от вас. 

Она сунула купюры мне в руки. Я взяла. Не из жадности, а из принципа. Справедливость восторжествовала. 

— Спасибо, Катя, — просто сказала я. 

А в следующее воскресенье пришла Ирина Петровна. Она принесла печенье. «Творожное, ты любишь», — пробормотала, неловко копаясь в сумке. Мы пили чай. О деньгах не сказали ни слова. Но когда она уходила, вдруг обернулась: 

— Алина… хорошо у вас тут. Уютно. 

Это было не «прости», но что-то очень близкое.