– Ты не посмеешь меня бросить! – закричал муж на глазах удивленных родственников, а я уже все решила

Его голос грохнул, как дверь, захлопнутая навсегда. Родственники замерли с вилками в руках, словно я только что объявила о конце света. Андрей стоял в конце стола, сжимая салфетку так, будто это было горло. Его лицо, обычно холодное и насмешливое, теперь пылало. Я же чувствовала легкость, словно сбросила с плеч мешок камней, который таскала годами.  

— Ты слышала, что я сказал? — он ударил кулаком по столу. 

Тетя Лиза ахнула. Я посмотрела на его руку — ту самую, что неделю назад оставила синяк на моем плече «случайно», когда я «неправильно» поставила его кофе. Тогда я молчала. Теперь нет.  

Все молчали. Его глаза сузились, губы задрожали. Он не ожидал этого здесь, среди бабушкиных фарфоровых ваз и взглядов родных. Он думал, я сломаюсь, как ломалась всегда: на кухне, в машине, в постели, где его слова жгли больнее пощечин.  

— Ты… — он задохнулся от ярости, и в этот момент я вспомнила, как два года назад, на юбилее мамы, он «пошутил», что моя карьера — это «хобби для скучающих жен». Все засмеялись. Я тоже. Тогда. А потом плакала в ванной, стирая тушь, которую он назвал «дешевой».  

— Она шутит! — вдруг засмеялся дядя Миша, пытаясь спасти идиллию семейного ужина. Но Андрей уже шагнул ко мне, и я инстинктивно отпрянула. Раньше это движение было незаметным. Теперь все увидели.  

В комнате стало тихо так, что я услышала, как в подъезде хлопнули дверью. Я посмотрела на его перстень — массивный, как все в нем. Подарок отца, символ власти. 

— Я сняла квартиру, — сказала я, доставая ключи из кармана. Брелок в форме сердца — подарок подруги Маши, которая полгода шептала: «Беги». Ключи звякнули, словно смеясь над его немотой.  

— Ты… не можешь, — он вдруг завопил как ребенок, требующий игрушку.  

Родственники перешептывались. Тетя Лиза закрыла ладонью рот, а брат Андрея, Денис, смотрел в тарелку, будто внезапно ослеп. Они все знали. Никто не спросил.  

— Прощай, Андрей, — я повернулась к двери, чувствуя, как сердце колотится, но спина прямая. Первые шаги были самыми страшными. Потом — легче.  

На улице меня ждала Маша в своей машине. Она молча обняла меня, и я разрыдалась, трясясь как лист. 

— Ты справишься, — сказала она, и я кивнула, потому что впервые за десять лет поверила в это.  

В ту ночь, лежа на чужом диване под одеялом, я слушала, как тикают часы. Они звучали как шаги — мои собственные, навстречу неизвестному. Страшно? Еще как. Но когда на рассвете я уснула, на губах осталась улыбка.  

А на следующее утро мне пришло сообщение от сестры Андрея: «Ты молодец». Я удалила его. Мне больше не нужно было чужое одобрение, чтобы дышать.