У подруг свекрови просят внуков, а моя – запрещает рожать от ее сына, о причине я узнала позднее

Я сидела за столом в кафе, слушая подруг, и чувствовала, как сжимается сердце. Оксана жаловалась, что свекровь каждое воскресенье присылает ей фото колясок и пишет: «Когда уже?» Марина вздыхала: ее свекровь даже имя придумала — Артем, «чтобы внук сильным был». А я молчала. Моя свекровь, Елена Степановна, была другой.

Впервые она заговорила об этом через месяц после свадьбы.

— Ты не должна рожать от моего сына, — сказала она, глядя мне прямо в глаза. — Никогда.

— Вы… шутите?

— Нет. Не смей даже думать о ребенке. Это не обсуждается.

Я рассказала мужу вечером. Саша избегал моего взгляда, перебирая пульт от телевизора.

— Мама беспокоится. Не обращай внимания.

— Беспокоиться можно по-разному! Обычно свекрови, наоборот…

— Она не обычная, — он щелкнул кнопкой, заглушая разговор футбольным матчем.

— Я же сказала: нет. Не желаю внуков. Точка.

Саша схватил мою руку под столом, сильно сжал. Больше я не спрашивала.

Потом случилось. Две полоски на тесте. Я плакала, прижав ладонь к животу. 

Саша побледнел, увидев тест. Ушел в ванную, долго мыл лицо. Когда вышел, первым спросил:

— Что будем делать?

— Рожать, — ответила я. — Это наш ребенок.

Он не стал спорить.

— Я беременна. И оставлю ребенка.

Она застыла в дверном проеме. Впервые видела ее испуганной. Пальцы вцепились в косяк.

— Сделай аборт. Я оплачу все. Лучшую клинику.

— Вы с ума сошли?!

Она резко шагнула ко мне, схватила за плечи:

— Ты не понимаешь! Это не каприз! Ты… ты погубишь его!

Я вырвалась, выбежала на лестницу. Ее крик догнал меня в лифте:

Саша признался ночью. Сидел на кровати, сгорбившись, будто нес на спине мешок картошки.

— У меня был старший брат. Миша. Умер в шесть лет от мышечной дистрофии Дюшенна. Мама… она носила его на руках, пока сама не начала падать. Врачи сказали — генетическое. Передается через мать. У женщин — скрыто, у мальчиков… — Он сглотнул. — У тебя анализ не покажет.

Но если родится сын, шанс 50%. Девочка будет носителем. Мама… она умоляла меня усыновить, если захочу детей. Но я боялся тебе сказать.

Тишина гудела в ушах. Я смотрела на свои руки, представляя, как держу мальчика, который постепенно перестанет ходить. Дышать. Жить.

— Почему не сказал раньше? — прошептала я.

— Мама запретила. Стыдилась. Дед запил после Мишиной смерти, бабушка сгорела за год… 

— Решили за меня?

Мы пошли в больницу. Пол ребенка еще не знали. Врач объяснил варианты, но слова тонули в белом шуме. Саша молча держал мою руку. Дома я нашла Елену Степановну у подъезда. Она курила, хотя бросила десять лет назад.

— Прости, — выдохнула она, не глядя. — Не хотела… чтобы ты через это прошла.

Я села рядом на лавочку. Весна пахла талым снегом и почками.

— Вы могли просто объяснить.

— Боялась, что Саша тебя потеряет. Он… он любит тебя сильнее, чем меня. — Пепел упал на снег черной точкой. — Решила стать монстром. Чтобы вы ненавидели меня, а не друг друга.

Мы молчали. Потом она спросила тихо:

— Что будешь делать?

Она кивнула. Достала из сумки конверт:

— Это мои сбережения. На лечение… или что решите.

Конверт был толстый. Я не взяла.

Через месяц УЗИ показало девочку. Елена Степановна рыдала в коридоре, сжимая мою руку. Саша обнимал нас обеих, повторяя «спасибо» Богу, мне, вселенной.

Сейчас Ане три года. Она несет чашку с компотом к столу, и Елена Степановна ловит ее дрожащими руками:

— Осторожно, солнышко!

Иногда я замечаю ее взгляд, полный старого страха. Но Аня смеется, роняя ложку, и свекровь спешит поднять. Мы не говорим о мальчике, которого никогда не будет. Или, может, когда-нибудь — если медицина найдет способ. А пока я учу дочь быть сильной. На всякий случай.