Юлечка, ты мне роднее сына стала, — сказала свекровь, — хочу доверить тебе самое дорогое

Мы с мужем прожили вместе пять лет, но со свекровью у меня всегда были прохладные отношения. Любовь Валерьевна считала, что я недостаточно хороша для её сына — то образование у меня не то, то готовлю не так, то слишком много работаю. Когда у нас родился сын, она смягчилась, но всё равно держала дистанцию. Приносила подарки, всегда с намёком: "Этот комбинезон немецкий, не то что твои дешёвые распашонки". 

Всё изменилось, когда муж погиб в аварии.  

Любовь Валерьевна приехала на похороны, села рядом и просто взяла меня за руку. Ни слова, просто сидела и плакала. А потом сказала:  
— Теперь мы с тобой одни.  

С тех пор она приходила каждый день. Утром стучала в дверь с горячими пирожками, днём забирала Степу на прогулку, вечером помогала мыть посуду. Однажды я застала её на кухне в три часа ночи — она гладила пелёнки, пока я спала. "У тебя завтра работа, а я всё равно не сплю", — отмахнулась она.

Через месяц после похорон я тяжело заболела. Температура под 40, озноб, горло в огне. Любовь Валерьевна примчалась среди ночи, забрала ребёнка к себе. Утром я нашла на тумбочке таблетки, лимон и записку: "Не смей вставать. Степа в порядке".

Когда я выздоровела, она впервые осталась у нас ночевать. Перед сном вдруг сказала:

Это "Юль" прозвучало так неожиданно — раньше она всегда церемонно называла меня Юленькой с лёгким оттенком презрения.

Однажды вечером, когда сын уже спал, она поставила передо мной старую шкатулку.  

— Юлечка, ты мне роднее сына стала, — сказала она тихо. — Хочу доверить тебе самое дорогое.  

В шкатулке лежали документы на квартиру, сберкнижка и ключи.  

— Это всё, что у меня есть. Если что-то случится — она твоя.  

Я не знала, что сказать. Раньше она не доверяла мне даже выбрать скатерть к празднику, а теперь...  

Любовь Валерьевна потупила взгляд.  

— Потому что ты единственная, кто остался. И потому что ты — мать моего внука.  

Она говорила просто, без пафоса, но я вдруг поняла: для неё это не жест доверия. Это последняя попытка закрепить то, что осталось от семьи.  

Я не взяла шкатулку. Сказала, что всё должно остаться у неё — она ещё здорова, всё может пригодиться. Но она настаивала:  

В конце концов, мы договорились, что документы останутся у неё, но я буду знать, где они лежат. На всякий случай.  

Сейчас Любовь Валерьевна живёт в соседнем доме. Она по-прежнему приходит каждый день, помогает с внуком, иногда ночует у нас. Мы редко говорим о прошлом — ни о её холодности, ни о том, как изменились наши отношения. Но когда она берёт меня за руку, я понимаю: теперь мы действительно семья. И, кажется, так было всегда.