– Бабушка обязана сидеть с внуками! – сказал мне невестка в надежде скинуть на меня своих детей

Она вошла в кухню с телефоном в руке, щеки раскраснелись от возмущения. 

— Ты обязана сидеть с внуками! — выпалила Карина, тыча в экран, где светилось расписание тренировок. Невестка уже неделю намекала, что «все бабушки в тиктоке» водят внуков на кружки и вяжут им шапки. А я просто хотела доесть омлет.  

— Ты же свободна, — продолжила она, будто моя пенсия — пропуск в бесконечный детский клуб. — Ваня в субботу на футбол, Машенька — на балет, а я… — тут голос ее смягчился, — мне нужно в салон красоты.  

Кастрюля на плите зашипела, будто поддерживая мое молчание. Я разглядывала ее маникюр — нежно-розовый, с золотыми блестками. Такой же был у моей дочери Лены перед защитой диплома. Только Лена красила ногти сама, в съемной квартире, пока я сидела с ее годовалым сыном. Тогда я думала: «Помочь — святое». 

— Обязана? — переспросила я, наливая чай в кружку с надписью «Лучшая мама». Подарок Лены. — Когда родила Лену, моя свекровь жила за триста километров. Ни разу не приехала. Говорила: «Дети — ответственность родителей».  

Карина замерла, ее нарощенные ресницы вдруг слиплись от неожиданности.  

— Но вы же любите Ваню и Машу! 

— Больше жизни, — кивнула я, вспоминая, как два дня назад успокаивала Машеньку из-за истерики в магазине, пока Карина «быстро заскочила в примерочную».

— Но любовь — не договор аренды. Ты не сдаешь мне их, как чемодан в камеру хранения.  

Она опустилась на стул. Возможно, представляла, как подруги в соцсетях осудят ее за «плохое материнство». Я села напротив, положив рядом альбом с фотографиями. На первой странице — Лена в четыре года, я несу ее на плечах через весеннюю грязь к садику. За спиной — сумка с тетрадями: тогда я преподавала в две смены.  

— Видишь эту женщину? — ткнула пальцем в снимок. — Она мечтала писать диссертацию. Но вместо этого три года спала по четыре часа, потому что муж «уставал на работе», а бабушки жили далеко. Не хочу, чтобы ты повторила ее ошибки. Но и себя калечить не позволю.  

Карина потрогала край фотографии, будто проверяя, не рисованная ли я.  

— Вы… эгоистка? — спросила она шепотом.  

— Реалистка, — поправила я. — В среду я вожу Ваню на плавание, в пятницу читаю Маше перед сном. Но суббота — мой день. Хожу в музей с подругой, читаю. Иногда просто сплю до десяти.  

Тишину разорвал звонок: муж Карины, мой сын, звонил с работы. Она отвернулась, бормоча что-то про «недопонимание». 

— Приходи завтра, — сказала я.  

Карина подняла глаза. В них мелькнуло что-то похожее на стыд.  

— Вы… не обиделись?  

— Обида — роскошь стариков, — усмехнулась я. — У меня нет на нее времени.  

Когда она ушла, я допила остывший чай, глядя на календарь. Завтра — внуки. А сегодня… Сегодня я достала с верхней полки старую папку. Черновики диссертации, брошенной ровно тридцать лет назад. Вдруг там еще остались мысли, достойные жизни?  

Я попросила «Алису» включить песню, которую любила в юности. И тихонько стала подпевать.