Cмотри, Илья, он на вашего соседа похож, — сказала свекровь, взяв на руки новорожденного внука

Всегда знала, что свекровь — мастер подколов. Людмила Семёновна работала учителем литературы тридцать лет и привыкла ставить оценки даже вне школы. Когда я выходила замуж за её сына Илью, она вручила мне томик Чехова со словами: «Почитайте, а то разговоры у вас какие-то… простоватые». Мы с Ильёй тогда посмеялись.  

Неделю назад родился Максим. Свекровь приехала впервые увидеть внука, хотя живет в двадцати минутах езды. Вошла в квартиру, не сняв перчатки, будто боялась запачкаться о нашу «простоватость». Я сидела на диване, ещё не отошедшая от родов, а она, взяв ребёнка на руки, устроила настоящий экзамен:  

— Носик курносый… У нашего Ильи в роду таких не было. — Она прищурилась, поворачивая Максима к свету. — Смотри, Илья, он на вашего соседа похож. Того, что с третьего этажа… Как его?  

Илья замер у окна, неуклюже пытаясь шутить:  
— Мам, Вадиму шестьдесят, а Максу семь дней. Как-то не сходится.  

Но Людмила Семёновна уже вошла во вкус:  
— Генетика — сложная штука. У моей подруги внучка родилась рыжей, а через месяц выяснилось…  

Я поняла, куда клонит. Всю беременность она намекала, что «сейчас молодые слишком вольно себя ведут». Илья молчал, теребя штору. Я знала, он не станет пререкаться. Но сейчас это был мой ребёнок. Мой сын.  

— Людмила Семёновна, — сказала я, поднимаясь с дивана. — Вы как литератор должны знать: все младенцы похожи на стариков. Вот и Максим пока напоминает кого-то между Толстым и нашим дворником дядей Петей. Но я надеюсь, к году он вырастет в вашего Илью.  

Свекровь замерла, будто не ожидала контратаки. Потом неожиданно повторила:  

— На дворника Петю, говорите? Ну, тогда хотя бы работяга будет.  

Илья засмеялся нервно, но облегчённо. Я взяла Максима из её рук, специально улыбаясь шире, чем надо:  

— А ещё он уже умеет делать два выражения лица: «Я голоден» и «Кто это тут несёт ерунду?». Второе, кажется, наследственное.  

Людмила Семёновна вдруг сняла перчатки.  

— Чай будете? — спросила я, чувствуя, что баланс сил сместился.  

— Не надо, — буркнула она, но села в кресло, разглядывая квартиру. — У вас тут… уютно.  

Это было максимальное признание. Пока я кипятила воду, слышала, как она рассказывает Илье о новых выставках в музее. Неожиданно мягко, без привычных уколов. Возможно, поняла, что я не та невестка, что станет молча проглатывать обиды. Или просто разглядела в Максиме черты сына — тот же острый подбородок, те же смешные брови домиком.  

Когда она уходила, то вручила конверт: «На подарок». Внутри лежали деньги и записка: «Купите ребёнку хорошую кроватку. А то ваша люлька выглядит как корзина для белья».  

— Спасибо, — сказала я, пряча улыбку. — Как раз собирались купить ту, что похожа на карету Золушки. Чтобы Максим с пелёнок привыкал к сказкам.  

— Кареты — это безвкусица, — хмыкнула свекровь, но в уголке рта дрогнула складочка — почти улыбка.  

Теперь, когда Людмила Семёновна приезжает, она всё ещё критикует наши шторы, мой суп и памперсы «этой ужасной марки». Но каждый раз, прежде чем уйти, долго смотрит на Максима и вдруг говорит:  

— Носик-то всё-таки выправился… Совсем Ильин стал.  

А я киваю, зная, что это её способ сказать «прости». Или «спасибо». Или просто «люблю». Как умеет.