Мой сын-начальник влюбился в уборщицу, которая мыла его кабинет — принять его выбор или бороться до последнего?

Всегда думала, что жизнь справедлива. Поднимала сына одна, после того как муж ушел к другой, когда Саше было три. Работала на двух работах: днем — статистом, ночами — швеей. Откладывала каждую копейку, чтобы он учился в хорошем университете, носил чистые рубашки и не краснел перед однокурсниками. Он вырос целеустремленным, жестким, каким и должен быть мужчина. В тридцать два возглавил отдел в крупной компании. Гордилась им, как орденом. Казалось, все трудности позади.  

Пока не увидела ее.  

Марина. Уборщица. Тридцать восемь, на шесть лет старше Саши. Ребенок от первого брака, живут в съемной однушке. Первый раз заметила ее месяц назад, когда зашла в офис с домашними пирожками. Женщина мыла пол в коридоре, сгорбленная, в потертом синем халате. Саша тогда резко одернул меня: «Не приноси больше еду сюда, неуместно». Теперь понимаю — стыдился. Не меня, а того, что я увижу правду.  

Он признался неделю назад, за ужином. Говорил медленно. «Она не такая, как ты думаешь. У нее…» Я не дала договорить. Спросила, знает ли он, что такое голод, страх остаться без денег на лекарства, унижение от того, что соседи шепчут за спиной. Он молчал. А я плакала. Плакала от обиды: как он, мой мальчик, мог променять будущее на влюбленность, которая пройдет, как насморк?  

Первые дни металась между злостью и страхом. Звонила подругам, искала поддержки, но слышала лишь: «Одумайся, он же начальник! Тебя все будут жалеть». Жалость… Я ее ненавидела больше всего. Потом попыталась говорить с ним рационально: «Она тебя использует. Ты — возможность для нее вылезти из нищеты». Саша стиснул зубы: «Ты даже не пытаешься ее узнать». Ушел, хлопнув дверью.  

Вчера решила встретиться с Мариной. Пришла в офис вечером, застала ее за мытьем окон. Попросила поговорить. Она кивнула, без испуга, будто ждала. Мы сели в подсобке, пахло хлоркой и сыростью.  

— Вы любите его? — спросила я прямо, без предисловий.  

— Не знаю, — ответила она так же честно. — Сначала боялась. Он настаивал, звал в кафе, приносил цветы. Говорил, что я… невидимая. Что все смотрят сквозь меня, а он — нет.  

— У вас ребенок, — надавила я. — Саше тоже захочется своих детей. Вы готовы начинать в сорок?  

Она посмотрела в пол, потом на меня:  

— Я не просила его любить.  

Этот ответ перевернул все. Я ждала расчетливости, лести, даже агрессии. Но Марина говорила тихо, будто извиняясь. Сказала, что уговаривала Сашу «образумиться», что разница в возрасте и статусе убьет его репутацию. Но он не отступал.  

Вечером сидела на кухне, пила холодный чай и думала: что важнее — его счастье или мое представление о нем? Вспомнила, как в десять лет он принес с улицы щенка, облезлого, в блохах. Я кричала, что нет денег на ветврача, требовала выбросить. Он смотрел на меня, не плача, и сказал: «Тогда я сам буду меньше есть». Щенок прожил четырнадцать лет.  

Саша не просил меня любить Марину. Он просил не отнимать его право выбирать. Да, она невежественна во многом: путает Шопена и Шуберта, считает суши «сырой рыбой». Но когда он болел в детстве, я тоже не знала, как правильно ставить горчичники, дрожала над учебником по медицине. Любовь не требует диплома.  

Утром позвонила ему:  

— Приходи в воскресенье. С Мариной.  

Он долго молчал, потом прошептал: «Спасибо». Не «я тебя люблю» или «ты права». Просто «спасибо», словно я дала ему глоток воздуха после долгого удержания под водой.  

Не знаю, что будет дальше. Возможно, они расстанутся через месяц. Или поженятся, и мне придется улыбаться на свадьбе, где половина гостей будет шептаться за нашими спинами. Но сейчас я поняла главное: мой сын, тот самый мальчик с щенком за пазухой, выбрал не удобное, а настоящее. А я слишком долго путала любовь с контролем.  

Остальное приложится. Или нет. Но это уже его жизнь.