Муж позволяет детям все, что я им запрещаю, а они растут самовлюбленными эгоистами

Мои дети становятся чужими. И виноват в этом он. Мой муж. Тот, кто должен быть со мной заодно, а вместо этого вырывает у меня из рук нити воспитания, одну за другой. 

Сегодня — классика. Матвей, мой старший, восьмилетний «принц», швырнул новенький альбом для рисования на пол, потому что ему не понравилась бумага. Моя кровь закипела. Я видела, как он смотрел на меня — вызов в глазах, ожидание границ. 

— Матвей, немедленно подними и извинись! — голос дрожал от напряжения. — Мы не бросаем вещи, тем более новые! 

Он лишь сморщил нос. И тут, как по заказу, в дверь вальяжно вплывает папа, Денис. Весь вид его источает «релакс». Он даже не вник в суть. 

— Ой, что за трагедия? — легкомысленно бросил он, подбирая альбом. — Бумага и бумага. Не нравится — купим другую. Правда, сынок? Главное — не расстраиваться. 

Матвеев взгляд мгновенно превратился из дерзкого в торжествующий. Он сладко потянулся к отцу: 

— Пап, а можно тогда сейчас на планшете поиграть? Мама не разрешает до уроков… 

Я открыла рот, чтобы напомнить о невыученном русском, но Денис уже гладил сына по голове: 

— Конечно, солнышко! Успеешь еще свои палочки-крючочки понаписать. Иди, играй. 

Мой протест застрял в горле комом. Матвей прошел мимо меня, даже не взглянув, с высокомерной ухмылкой победителя. 

А младшая, Катя? Пятилетняя хитрость в юбке. Она давно поняла, к кому идти за «да». Вчера на детской площадке она отобрала лопатку у малыша, тот ревет. Я подхожу: 

— Катя, отдай лопатку мальчику сейчас же! Извинись! 

Катя надула губы, слезы брызнули — чистой воды спектакль. И тут появляется ее рыцарь в сияющих джинсах. 

— Папааа! — завопила она. — Он первый начал! А мама меня ругааает! 

Денис подхватил ее на руки, целуя в макушку: 

— Ну что ты, наша принцесса! Не плачь! Мама просто устала. Хочешь мороженое? Большое-пребольшое? 

— Ура! — слезы мгновенно высохли. Она торжествующе посмотрела на плачущего мальчика и на меня. Урок усвоен: слезы + папа = победа. Доброта? Сочувствие? Какие пустяки. 

Я пытаюсь говорить с Денисом. Вечером, когда дети спят, и нервы хоть немного успокаиваются. 

— Ты понимаешь, что делаешь? — шепчу я, боясь разбудить их и эту хрупкую иллюзию мира. — Они растут… эгоистами. У них в голове одно: «Я хочу!», и они знают, что ты дашь. Я пытаюсь научить их уважению, терпению, а ты… ты сводишь все на нет одним махом! 

Он смотрит на меня с легким недоумением и раздражением. 

— Ты слишком строга, Яна. Жизнь и так тяжела. Пусть хоть детство будет безоблачным. Я хочу дать им то, чего у меня не было. А ты только запрещаешь и ругаешься. Они же дети! 

— Я хочу вырастить их людьми, Денис! — голос срывается. — Людьми, которые понимают слово «нет», которые умеют считаться с другими! А не маленькими тиранами, уверенными, что весь мир крутится вокруг их каприза! 

— Ты преувеличиваешь, — он отмахивается, утыкаясь в телефон. — Они просто активные. Вырастут — поумнеют. 

Но я вижу. Вижу, как Матвей командует бабушкой, как Катя плюет на просьбы других детей в саду, если они ей невыгодны. Вижу их холодноватый расчет, их удивление, когда кто-то не спешит выполнить их прихоть. Вижу, как мои слова о вежливости, о помощи, о «пожалуйста» и «спасибо» разбиваются о каменную стену папиного вседозволения. 

Он думает, что одаривает их любовью. На деле он растит в них глубокую, уродливую убежденность в собственной исключительности. Они впитывают ее с каждым его уступчивым «да», с каждой подменой справедливости сиюминутным умилением. 

Я стою у окна, глядя, как Матвей во дворе требует у соседского мальчика его новый самокат, не предлагая взамен даже вежливого слова. Катя рядом поддакивает брату. Сердце сжимается от бессилия и страха. 

Я борюсь одна. Борюсь за души своих детей против человека, который должен быть моим союзником. И эта борьба проиграна еще до начала. Потому что он — «любящий папа», а я — «злая мама». И дети уже давно сделали свой выбор в пользу сладкой свободы от ответственности. Они растут. Растут самовлюбленными эгоистами. И самая горькая ирония в том, что главный архитектор этого — их отец, искренне верящий, что осыпает их счастьем. А я лишь наблюдаю, как трещина, проходящая через наш родительский союз, раскалывает на части будущее тех, кого мы оба любим больше жизни.