Муж привел в дом ребенка от другой и рассчитывал, что я спокойно его приму

Мы прожили с Дмитрием семь лет. Семь лет, которые я считала счастливыми. Мы не смогли завести детей — врачи разводили руками, а я училась мириться с болью, глотая таблетки и улыбаясь на его «ничего, главное — мы вместе». Он работал юристом, я вела блог о путешествиях, пока пандемия не приковала нас к дому. Тогда Дмитрий стал чаще задерживаться «на совещаниях». Я верила. До последнего.  

Он привел его в субботу утром, когда я пила кофе на кухне. Мальчик лет пяти в синей куртке, смутно напоминающий Дмитрия в детстве, держал его за руку.  

— Это Артем, — сказал муж, будто представлял нового коллегу. — Мой сын.  

Чашка выскользнула из рук, разбившись о плитку. Горячий кофе брызнул на ноги, но я не почувствовала боли.  

— Ты… что?  

Он объяснил кратко: роман с коллегой, беременность, женщина погибла в аварии. Ребенка отдали в детдом, и вот теперь он «не мог оставить своего сына».  

— Ты же всегда хотела детей, — добавил он, как будто это должно было всё исправить.  

Артем смотрел на осколки на полу, потом на меня. Его глаза —глаза Дмитрия — были испуганными, но любопытными. Я вдруг представила, как он останется здесь: будет спать в гостевой, есть за нашим столом, называть меня… кем?  

— Ты думал, я просто возьму и приму это? — спросила я, не узнавая свой голос.  

— Ты добрая, Лера. Я рассчитывал…  

Он не договорил. Мне стало физически плохо.  

До вечера я пряталась в ванной, включив воду, чтобы заглушить рыдания. Артема уложили спать на диване. Дмитрий пытался стучать в дверь: «Давай обсудим», «Он ни в чем не виноват». Я знала. Но это не отменяло предательства.  

Ночью я вышла. Артем ворочался под одеялом, бормоча во сне. Я села напротив и смотрела на него, пытаясь вызвать ненависть. Не вышло. Он был просто ребенком. Как я когда-то, оставшаяся с бабушкой после смерти родителей.  

Утром я поставила чайник и сказала Дмитрию:  

— Он останется. И ты останешься. Но не потому, что я прощаю.  

Он поднял голову, не веря.  

— Ты…  

— Я не смогу жить с человеком, который несколько лет врал. Но этот мальчик — не виноват. И если мы его сломаем, то станем хуже тех, кто предал нас.  

Дмитрий молчал, сжимая край стола.  

— Мы идем к психологу. Втроем. Ты учишься быть отцом не только по паспорту. А я… попробую не видеть в нем твою ложь.  

Он кивнул. Не «спасибо», не оправдания. Просто кивок.  

Первые месяцы были адом. Артем плакал по ночам, звал маму. Дмитрий спал на полу в его комнате, держа сына за руку. Я слушала их сквозь стену и думала: может, это и есть искупление?  

Однажды утром Артем принес мне свой рисунок: три фигуры под радугой.  

— Это кто? — спросила я, указывая на среднюю.  

— Ты, — ответил он. — Папа говорит, ты тоже моя семья.  

Дмитрий стоял в дверях, потупив взгляд. Я не стала комментировать.  

Сейчас мы всё еще ходим к психологу. Иногда я ненавижу его за молчание за ужином, за то, что он смеется с Артемом, будто не разбил меня вдребезги. Но когда мальчик обнимает меня перед сном, я понимаю: мы не семья. Пока. Но можем стать ею.  

Жизнь не дает черновиков. Но иногда, если присмотреться, в кляксах можно разглядеть новый рисунок.