Не понимаю, как можно называть свекровь «мамой»? Мама у меня только одна

Когда я впервые услышала, как подруга говорит свекрови «мама», мне стало не по себе. Словно кто-то наступил на незажившую мозоль. Моей собственной мамы не стало четыре года назад, и с тех пор даже случайное «мам» в толпе заставляло сердце сжиматься. А тут — добровольно отдать это имя другой женщине? 

Сергей, мой муж, не понимал моей щепетильности. 

— Ну, назови её мамой, ей будет приятно, — говорил он, завязывая галстук перед зеркалом. 

Его мать, Любовь Петровна, жила в соседнем районе, и каждое воскресенье мы ели у неё борщ с пампушками. Она была идеальной свекровью: не лезла в наши дела, дарила мягкие пледы на праздники и умела слушать, кивая аккуратной седой головой. Но когда в первый раз после свадьбы она осторожно спросила: 

— Может, будешь звать меня мамой? 

Я поперхнулась чаем. 

— У меня уже есть мама, — прошептала я, глядя на фото в медальоне на своей шее. Там она улыбалась, прищуриваясь от солнца. Это был день в Коктебеле, когда мы собирали ракушки. Помню, я тогда разбила колено, и она несла меня на спине два километра до пансионата, напевая веселую песенку. 

Любовь Петровна смутилась, заерзала в кресле с вязаным чехлом: 

— Ну, я же не заменяю... Просто так ближе. 

Сергей потрепал меня по плечу: 

— Привыкнешь. 

Но я не хотела привыкать. Каждое «мама» в адрес свекрови казалось предательством. Как будто я стираю мамины письма, перекрашиваю её любимое кресло, отдаю кому-то её ночные сказки про рыцарей и драконов. 

Конфликт вспыхнул в день рождения Любови Петровны. Она, розовая от шампанского и внимания, протянула мне коробочку: 
— Дочка, открой. 

Внутри лежали серьги-гвоздики. Я попыталась улыбнуться, но свекровь вдруг обняла меня и шепнула: 
— Спасибо, что стала мне дочкой. 

— Я не ваша дочь, — сорвалось само. 

Гости замерли. Сергей побледнел. Любовь Петровна отступила. В ту ночь мы с мужем молчали, повернувшись друг к другу спинами. 

Наутро я поехала на кладбище. Дождь стучал по зонту, капли скатывались по гранитной плите с маминым именем. 

— Ты ведь не обидишься? — спросила я вслух, поправляя замёрзшие астры. Ветер шуршал листьями, будто торопясь что-то сказать. 

Возвращаясь, я свернула не туда и оказалась у старого парка, где мы с мамой кормили уток. На скамейке у пруда сидела Любовь Петровна, кроша булку птицам. Увидев меня, она подвинулась: 

— Садись, замерзла ведь. 

Мы молча наблюдали, как серая птица утащила корку больше себя. 

— Мой сын родился на восьмое марта, — вдруг сказала свекровь, не глядя на меня. — Муж хотел дать ему имя Тимур, но я настояла на Серёже. Потому что... Потому что моего отца звали Сергей. Он погиб в Афгане. 

Она смахнула крошку с пальто. 

— Я даже не помню, как он меня называл. Любочкой? Лапулей? Мама после никогда не выходила замуж. Говорила: «Один папа у человека, как одна Родина». 

Лёд внутри треснул. Я взяла в руки медальон, открыла его дрожащими пальцами. 

— Она собирала ракушки для нашего аквариума, хотя боялась воды. А когда я заболела ветрянкой, рисовала зелёнкой смешные рожицы. 

Любовь Петровна бережно коснулась фото. 

— Она красивая. И глаза у тебя её. 

Птицы закричали и захлопали крыльями. 

— Знаешь, я не хочу занимать её место. Можешь, звать меня Любой. 

Мама остаётся мамой. А свекровь... она становится тем, кто, не требуя прошлого, стучится в настоящее с тихим «Я не вместо. Я только рядом».