– Ну, ты же крестная, – золовка нашла способ мной манипулировать, когда мы стали кумовьями

Когда я согласилась стать крестной дочери моей золовки Олеси, я наивно полагала, что это лишь формальность — красивые слова в церкви, подарки на праздники и умиление при виде первой улыбки малышки. Но Олеся всегда умела превращать формальности в оружие.

— Ты же крестная, — произнесла она впервые через месяц после крестин, протягивая мне список из десяти пунктов. — Маше нужно самое лучшее: органическое питание, развивающие игрушки, массажист... Ты же понимаешь, я одна не потяну.

Я кивнула, купила питание, заказала игрушки. Потом были «срочные» переводы на лечение несуществующего диатеза, просьбы посидеть с ребенком в выходные («ты же ближе всех живешь!»), требования оплатить частный садик. Каждый раз — под соусом из фраз: «Мы же семья», «Ты ведь ее любишь», «Крестная — это навсегда».

— Маша попала в больницу! Нужны деньги на операцию!

Я уже открывала банковское приложение, когда мелькнула мысль: не проверить ли? Набрала номер ее мужа дрожащими пальцами.

— Алло? — бодро ответил зять. — Машутка? Да мы только что из цирка вернулись! Она слона гладила, счастливая...

Телефон чуть не выпал из рук. Когда через час золовка явилась за деньгами, я встретила ее на пороге с перепиской из семейного чата, где муж хвастался фотографиями «больной» дочери.

Ее лицо исказилось от ярости.

— Ты что, следишь за нами? — зашипела она. — Крестная должна помогать, а не подкапываться!

И тогда годы молчаливого согласия вспыхнули факелом.

— Помогать — да. Быть дойной коровой — нет, — голос звучал холоднее январского ветра. — Ты три года играешь на моей любви к Маше. Знаешь, что самое мерзкое? Использовать ребенка как заложника.

Олеся побледнела, но не сдавалась:

Этот удар ниже пояса оказался ошибкой. Я развернулась, взяла со стола серебряную рамку — фото, где мы с крестницей лепим куличики в песочнице.

— Когда Маше исполнится восемнадцать, я покажу ей все чеки, — сказала, глядя в ее наглые глаза. — Расскажу, как ее мать продавала нашу любовь за швейцарские витамины. Думаешь, она будет мной гордиться? Зато точно поймет, где правда.

Олеся отступила. Впервые она не нашла, что ответить.

Следующую неделю в семье царило ледяное молчание. На Новый год я принесла Маше плюшевого мишку — такого же, как в ее любимом мультике. Олеся стояла у окна, сжав стакан с шампанским так, будто хотела раздавить хрусталь.

— Спасибо, — процедила она на прощание. — Но мы сами купим ей подарки.

С тех пор Олеся осторожничает. Просьбы теперь звучат как вопросы, а не приказы. Иногда ловлю на себе ее взгляд — колючий, недобрый, но уже без прежней наглости. А Маша... В прошлое воскресенье она обняла меня за шею и прошептала: «Ты самая красивая крестная». 

Возможно, Олеся так и не простила мне этого бунта. Но теперь я сплю спокойно. Потому что быть семьей — не значит позволять себя использовать. А быть крестной — не долговая расписка, а честь, которую я заслуживаю каждый раз, когда эта малышка дарит мне свою доверчивую улыбку.