Отец решил познакомить меня со своей новой женой, а ей оказалась моя бывшая одноклассница

— Заходи, солнышко! — Отец обнял меня так, будто мы не виделись десятилетие, а не полгода. Его рубашка пахла женскими духами. 

Гостиная сверкала новым ремонтом. На диване, под шерстяным пледом, сидела она. Мой язык прилип к нёбу, когда наши глаза встретились.

— А это Света. — Отец произнёс это с гордостью. — Свет, это моя Анька.

Её губы растянулись в улыбке, которую я помнила слишком хорошо. Те же ямочки на щеках, тот же взгляд исподтишка — будто проверяет, купилась ли я на дружелюбие. В одиннадцатом классе она так улыбалась, когда разлила сок на мою тетрадь. «Ой, прости, я же не специально!»

— Привет, Аня. — Голос звучал иначе, чем в памяти. Она встала, обнажив округлившийся живот под свободным свитером. Мой взгляд застрял на этом выпуклом полукруге. Отец поймал мою реакцию и засмеялся смущённо:

— Да, сюрприз! Сестренка будет... — Он потрепал меня по плечу, но я вдруг почувствовала, как пол уходит из-под ног.

Светлана Игнатова. Сидела за второй партой, крала мои карандаши, списывала контрольные и целовала моего первого парня за спортзалом.

Теперь она гладила живот, где рос ребёнок моего отца. Мне потребовалось время, чтобы выдавить:
— Мы... учились вместе.
— Ой, правда? — Отец оживился. — Свет, ты же говорила, что из Пензы!

Она потупилась, играя складками платья. Этот жест кротости я видела, когда она извинялась перед учительницей за списанное сочинение.

— Мы переехали в ваш город в десятом классе, — прошептала она. 

Ужин прошёл в звоне вилок. Отец болтал о ремонте в спальне, о том, как Света уговорила его купить джакузи. Я клевала вилкой стейк, отмечая про себя: она до сих пор режет мясо на мелкие кусочки, как белка. В классе её дразнили Белкой — из-за привычки грызть карандаши.

— Аня, ты совсем не ешь! — Света протянула мне тарелку с десертом. На запястье болтался мамин браслет — серебряный, с бирюзой. Он пропал из шкатулки через неделю после смерти мамы.

— Спасибо, — я отодвинула тарелку. — Пап, а помнишь, мама всегда говорила, что бирюза приносит несчастье тем, кто её ворует?

Света резко одёрнула руку. Браслет со звоном упал в салатницу. Отец заморгал, будто проснулся:

— Это... это же Наташин браслет! Ты говорила, нашла на распродаже!

Света втянула голову в плечи, превращаясь в ту самую девчонку, которую директор выводил с плачем из класса после кражи денег. Я поднялась:

— Ты даже умерших обкрадываешь. 

— Аня! — Отец вскочил. — Она беременна, ты не можешь...

— Беременна от моего отца в двадцать три года! — Мой крик оглушал. — Ты всегда хотела то, что моё, да? Сначала тетради, потом парней, теперь...

Грохот двери заглушил конец фразы. Я шла по улице, сжимая в кармане мамин браслет — выхватила его из салатницы. 

На следующий день он звонил двадцать раз. Я смотрела на экран, вспоминая, как он учил меня кататься на велосипеде: «Я же держу тебя сзади, солнышко, не бойся». Теперь его руки держали другую. Талантливую воровку.

На двадцать первый звонок ответила. 

— Она вернёт всё, что взяла, — сказала я ровно. — Или я пойду в полицию.

— Аня... — его голос сорвался. — Я не знал.

— Теперь знаешь.

Положила трубку. В шкатулке на комоде бирюза тускло поблёскивала, будто напоминая: некоторые раны не заживают. Они просто учат дышать сквозь боль.