– Почему для тебя друзья важнее ребенка? – не могу простить мужу его отношение к нашему сыну

Стол накрыт к ужину. Суп остывает. Салат вянет. Я пятый раз проверяю телефон – ни звонка, ни сообщения. Где они? Где мой семилетний Ваня и его отец, который должен был забрать сына из продленки? 

В голове стучит одно: «Хоккей». Опять этот проклятый дворовый корт. Опять его «ребята». Опять все важнее сына. Я уже представляла все – от банальной пробки до страшных аварий. Звонок в школу заставил сердце остановиться. 

— Алло? Мария Ивановна? Я насчет Вани… 

— Ванечка еще у нас. Папа не пришел. — Ответила учительница. 

Меня затрясло. Не страх даже – бешеная, ледяная ярость. 

— Спасибо, я уже еду. 

Я влетела в класс. Ваня сидел, рисуя что-то карандашом. Его одинокая фигурка в опустевшей комнате... Я прижала его к себе так сильно, что он пискнул. Его запах, его теплая щека – единственное, что удержало меня от крика прямо здесь. 

Дверь открылась только в десять. Он вошел, разгоряченный, с запахом пота и пива, с довольной улыбкой. 

— Привет! А что ужин холодный? — бросил он небрежно, направляясь к холодильнику. 

Я встала между ним и кухней. Ваня, услышав папин голос, робко выглянул из своей комнаты. 

— Где ты был? — спросила я тихо. 

— С ребятами, — он махнул рукой, доставая банку. — Матч затянулся, потом немного посидели. Забыл позвонить, сорян. 

— «Забыл»? — это слово вырвалось шипением. — Ты забыл, что у тебя есть сын? Что он сидел один в школе? 

Он наконец обернулся, увидев мое лицо. Ваня замер в дверях, его большие глаза перебегали с меня на отца. 

— Ну что ты раздуваешь? — он усмехнулся, но в глазах промелькнуло раздражение. — С ним же ничего не случилось! Учительница присмотрела. Я же не на месяц уехал! С друзьями тоже надо общаться, ты ж понимаешь? Не могу же я все время сидеть на цепи из-за ребенка! 

«Из-за ребенка». Эти слова ударили. Я увидела, как Ванин подбородок задрожал, как он отвернулся и быстро скрылся в своей комнате. Мои руки сжались в кулаки. 

— Не можешь сидеть на цепи? — голос сорвался на крик. — Это твой сын, Алексей! Не обуза! Ты обещал забрать его! Ты поставил какую-то пьянку с приятелями выше его спокойствия, выше моих нервов! Он ждал тебя! Он думал, что ты забыл о нем! Что ты его не любишь! 

Он отставил банку, лицо налилось кровью. 

— Ох, вот и началось! Вечная песня! Я устал на работе, мне надо отдохнуть, разрядиться! Друзья – это отдушина! А ты только и можешь – «сын, сын, сын»! Я не просил тебя его рожать, если уж на то пошло! 

Я услышала, как за стеной всхлипнул Ваня. Мое сердце разорвалось на части. Я посмотрела на этого человека – моего мужа, отца моего ребенка. Я увидела эгоизм, застывший в его глазах, как лед. Увидела, что его «отдушина» – священна, а сын – досадная помеха в его личном комфорте. 

— Не просил рожать? — прошептала я, чувствуя, как все внутри превращается в пепел. — Понятно. Тогда запомни раз и навсегда. Для меня мой ребенок – это центр моей вселенной. Его слезы, его страх, его ожидание – для меня важнее всех твоих друзей, всех твоих матчей и всех твоих «отдушин» на свете. И я не прощу тебе этого. Никогда. Ни твоего равнодушия к нему, ни этих твоих слов сегодня. 

Я повернулась и пошла к Ване. К своему сыну. К единственному, кто сейчас нуждался во мне и чья любовь не требовала условий. За спиной стояла тишина. Дверь в нашу прежнюю жизнь захлопнулась с тем самым громким тихим звуком, который уже ничего не изменит. Слезы на моем лице были солеными, как море, в котором только что утонуло все, во что я когда-то верила.