Пришлось выкинуть твой плов, — ответила свекровь, — а то еще отравится кто-нибудь

Свекровь никогда не скрывала, что мое место в семье — где-то между пылесосом и кофейным столиком. «Ты же не умеешь готовить», — говорила она каждый раз, когда я приносила на семейные ужины салаты или запеканки. Я молчала. В конце концов, Ирина Степановна выросла в деревне, где умение стряпать считалось главной добродетелью женщины. А я — городская, выросшая на полуфабрикатах, училась готовить по интернету. Но для Дениса это не было проблемой. «Главное, что стараешься», — смеялся он, доедая слегка подгоревшие котлеты.  

Все изменилось после рождения Киры. Свекровь стала приходить чаще: «Помогать». Ее помощь заключалась в критике. Пеленки сложены не так, молока мало, каши много, в супе для Дениса мало соли. Последней каплей стал борщ. «В детдоме лучше кормят», — заявила она, отодвинув тарелку. Тогда я впервые ответила: «Может, сами приготовите?» Она ушла молча. Денис вздохнул: «Она же старше, не принимай близко».  

Я перестала звать ее в гости. Но в четверг, когда Денис был в командировке, она пришла сама — «проведать внучку». Кира спала, а я как раз закончила готовить плов. Не просто плов — я все тщательно выбирала: правильный рис, зира, баранина от мясника. Хотела доказать себе, что смогу.  Получилось отлично. 

— Пахнет горелым, — сморщилась Ирина Степановна, едва переступив порог.  

— Это зира, — попыталась объяснить я, но она уже шла на кухню.  

Я налила ей чаю, уложила Киру в коляску для прогулки и вышла на пять минут в аптеку за сиропом от кашля. Вернувшись, застала кухню пустой. Кастрюля стояла в мойке — пустая.  

— Где плов? — спросила я, еще надеясь.  

— Выкинула. А то еще отравится кто-нибудь, — ответила свекровь, не отрываясь от телефона.  

В мусорном ведре под упаковкой от чая я увидела свою еду. Аккуратно выброшенную, даже не попробованную. В висках застучало.  

— Вы что себе позволяете? Это мой дом. Моя еда. Вы не имеете права!  

— Твой дом? — она подняла брови. — Мой сын его оплачивает. А ты тут эксперименты ставишь.  

Я посмотрела на спящую Киру и поняла: если промолчу, эта женщина будет топтать меня и ее. Всегда.  

— Вам нужно уйти, — сказала я ровно.  

— Что? 

— Сейчас. И пока не извинитесь — не возвращайтесь.  

Она встала, медленно застегивая сапоги:  

— Денис тебе этого не простит.  

— Это вы ему не простили, что он выбрал меня, — выдохнула я.  

Дверь захлопнулась. Руки тряслись, но внутри горело странное облегчение. Я достала телефон, сфотографировала выброшенный плов и отправила Денису:  

«Твоя мама выкинула мой ужин. Я ее выгнала. Если хочешь ругаться — давай сейчас».  

Он перезвонил через минуту:  

— Ты в порядке? А Кира?  

— Мы прекрасно. Но твоя мать… 
— Знаю. Прости. Я поговорю с ней.  

Она не звонила четыре дня. Потом пришла с шоколадкой «Алёнка» и сказала сквозь зубы:  

— Передашь Денису, это он любит.  

Шоколадка была явно для меня — Денис терпеть не мог молочный шоколад. Я кивнула:  

— Спасибо.  

Она не извинилась. Но в следующий раз, заходя на кухню, спросила:  

— Можно?  

Кажется, она хоть что-то поняла.