С моей мамой лучше не спорь, последствия будут катастрофичными, - сказал как-то муж, заметив, что я не намерена терпеть выходки свекрови

Мы с Максимом поженились быстро — через полгода после знакомства. Его мать, Ирина Петровна, с первого дня смотрела на меня как на временное недоразумение. «Ты же понимаешь, он всегда был мамин сынок», — шептали подруги. Я отмахивалась: ну и что, мы живем отдельно, встречаемся с ней раз в месяц за чаем с лимонным тортом, который она всегда приносила в жесткой синей коробке.  

Все изменилось, когда родилась Лиза. Ирина Петровна стала приезжать без предупреждения, вальяжно расставляя на кухне баночки с домашним вареньем. «Из настоящих ягод, не то что твои магазинные», — бросала она, пока я закусывала губу, пытаясь успокоить плачущую дочь. Максим отмалчивался, уткнувшись в телефон.  

В субботу Лиза рыдала от колик, а я пыталась сделать массаж, который показывала медсестра. В дверь позвонили — три коротких, настойчивых гудка. Свекровь, в пальто с меховым воротником, держала торт «для внученьки». Увидев мои красные глаза, фыркнула:  
— Не справляешься? Надо было раньше учиться, а не карьеру строить.  

Я вышла в коридор, прижимая к груди теплый комочек Лизы:  
— Ирина Петровна, завтра, пожалуйста…  
— Ты мне указывать будешь? В моей квартире сын вырос, и тут разберусь!  

Вечером Максим, разминая виски, слушал мой сдавленный рассказ. Его пальцы резко сжали стакан:  
— С моей мамой лучше не спорь. Последствия будут катастрофичными.  

Он не знал, что накануне я нашла его старую почту. Ирина Петровна писала год назад: «Она тебя не достойна. Разведешься — куплю квартиру». Внизу — его ответ: «Мама, хватит. Я ее люблю».  

На следующее утро я набрала ее номер, глядя на спящую Лизу:  
— Если еще раз придете без спроса, вы не увидите внучку.  
Тишина. Потом ледяное:  
— Посмотрим, кто кого не увидит.  

Через неделю начальник вызвал меня в кабинет. На столе лежала распечатка: анонимка о «частых прогулах» и «истериках на работе». Скриншоты из чатов с вырванными фразами: «Не выдержу», «Хочу сбежать».  

Дома Максим молчал, пока я рыдала, сжимая в руках документы. Потом взял меня за плечи:  
— Соцслужбы придут через три дня. Мама позвонила моему шефу. Но я уже написал заявление на ее смещение с должности в совете директоров.  

На следующий день он пришел с работы раньше. Вместо галстука — растянутая футболка, в руках — папка с распечатками ее писем, моими графиками выходов и даже записями с камеры в подъезде, где она ломилась к нам в дверь. Когда приехала участковая, он стоял рядом, четко отвечая на вопросы:  
— Моя жена — лучшая мать. А вот это — доказательства клеветы.  

Ирина Петровна, бледная, пыталась уйти, но Максим преградил ей путь:  
— Ты больше не увидишь Лизу. И меня тоже.  

Проверка закрылась. Начальник извинился, вручая премию «за стрессоустойчивость». Но я уже подписала заявление — решила уйти на фриланс, чтобы быть с дочерью.  

Максим взял отпуск. Первые две недели мы спали по очереди, ловя минуты тишины, пока Лиза кряхтела в кроватке. По вечерам он готовил суп, я смеялась над его крупно порезанной морковью.  

Сегодня мы завтракаем в новой квартире. Ирина Петровна звонит — Максим берет трубку:  
— Мама, ты нарушила границы. Перезвони через полгода, если поймешь, что была не права.  

Лиза тянет к нему руки, и он подбрасывает ее вверх, целуя в макушку:  
— Наша львица, — говорит он, а я понимаю, что смотрит на меня.  

Катастрофы закаляют. Особенно когда ты не одна.