Свекровь пригласила нас в гости, а потом неделю жаловалась, что внуки устроили беспорядок

Солнечным воскресным утром позвонила свекровь. 

— Алло, дорогие! — лился ее голос. — Соскучилась по внучкам! Приезжайте сегодня на чай? Я пирог испекла яблочный! 

Я удивилась. Обычно приглашения исходили от нас. Но надежда, маленькая и глупая, зашевелилась в груди: а вдруг? Вдруг лед тронулся? Мы собрались с мужем Сережей и нашими девчонками, пятилетней Вероникой и трехлетней Соней, в приподнятом настроении. Дети, почуяв праздник, светились. 

В квартире свекрови все блестело, как в музее. Девочки, наученные уважать чужое пространство, вели себя идеально: тихо играли в уголке принесенными с собой игрушками, пили чай с малиновым вареньем, аккуратно подкладывали салфетки. Никаких пробежек с криками, никаких попыток открыть запретные шкафчики. Я ловила на себе одобрительный взгляд Сережи: мол, молодцы, все под контролем. 

Провожали нас с объятиями и напутствием: "Приезжайте чаще!". Мы уехали, согретые этим неожиданным теплом. 

Но теплу не суждено было продлиться. Уже на следующий день вечером зазвонил телефон. Свекровь. 

— Ох, Анечка, — вздохнула она так, словно несла неподъемную ношу. — Я только закончила уборку. Ваши девочки, конечно, милашки, но после них… просто сражение какое-то! Игрушки разбросаны, крошки везде, на диване пятнышко от варенья… Целый день пришлось отмывать! 

Я остолбенела. Игрушки? Две принесенные с собой куклы они сразу забрали! Крошки? Девочки ели за столом, как ангелы. Пятно? Они даже не подходили к дивану!

— Мама, — осторожно начала я, — но они же ничего не трогали, играли только своими игрушками… 

— Ах, Аня, ты просто не видишь! — перебила она с новой силой. — Дети есть дети! Такой беспорядок устроили! Мои нервы… 

Этот звонок стал первым в череде. Каждый день новая жалоба: то пыль подняли ("Как после урагана!"), то ручки на холодильнике липкие (хотя девочки к нему не подходили), то книжка на полке криво стоит ("Наверняка Соня трогала!"). Каждая претензия была все нелепее. Слова "беспорядок", "нервы", "устала" звучали как набат. 

На третий день я поняла. Это не про крошки или пыль. Это крик души, замаскированный под претензии. Крик: "Не приезжайте! Мне тяжело! Я не хочу этого!" Она просто не хочет нас видеть. Не хочет шума, даже потенциального, не хочет тратить силы, даже минимальные. Ее идеально чистый дом – ее крепость, а внучки… внучки стали нежеланными гостями, нарушающими хрупкий миропорядок. 

В пятницу вечером, после очередного звонка о "разгромленной" ванной комнате (куда дети даже не заходили), я подошла к Сереже. Он смотрел футбол, но по моему лицу все прочел. 

— Опять? — спросил он устало. 

— Опять. — Я села рядом. — Сергей, это не про беспорядок. Его не было. Ты же видел. Это… она не хочет видеть детей у себя. Просто не хочет. 

Он выключил телевизор, долго молчал, глядя в стену. Потом тяжело вздохнул. 

— Знаешь… Ты права. Каждый раз после наших визитов – неделя упреков. Мама… она просто другая. Ей тяжело. Даже когда все идеально. — Он взял мою руку. — Может… дадим ей покой? Не будем ездить? Не будем создавать ей эти… поводы для нервов? 

В его словах была только констатация факта и забота – и о матери, и о нас, и о детях, которые уже начали смутно чувствовать, что бабушка не рада им по-настоящему.

— Да, — выдохнула я с облегчением, смешанным с грустью. — Не будем. Не будем создавать ей этот несуществующий беспорядок и тратить свои нервы на оправдания. 

Решение было принято без скандала, почти тихо. Когда в следующее воскресенье телефон снова залился навязчиво-медовым звонком, я не стала брать трубку. Пусть звонит. Пусть отдыхает от нас в своем безупречно чистом, тихом и… пустом доме. Мы не создадим ей больше проблем. Как ни странно, это было похоже на освобождение. Грустное, но честное.