Свекровь убедила мужа, что нам надо поменяться квартирами с его сестрой

Эта квартира – не просто квадратные метры. Это наша с Сашей первая настоящая победа. Пять лет копили, влезали в ипотеку... И вот она – наша трешка. Я сама выбирала обои, мы с отцом до ночи клали ламинат, а Саша возился с проводкой. Эту крепость мы отстроили с нуля. И свекровь, Галина Петровна, всегда смотрела на нее с каким-то странным прищуром – будто место слишком хорошее для нас. 

В тот вечер она явилась нежданно, с пирогом. Запах миндаля и ванили сразу насторожил – у Галины Петровны пироги всегда были предвестниками больших "разговоров". Саша растерянно улыбался, а я чувствовала, что-то будет. 

— Ох, деточки, — вздохнула она, умильно глядя на наши полки. — Живёте-то вы тут... мило, конечно. Уютненько. Но свободно же! Вон, диван в гостиной – и спальня, и всё прочее. Куда столько места? 

— Мам, нам нормально, — пробормотал Саша, — просторно. 

— Нормально? — Галина Петровна возвела глаза к потолку. — Сашенька, ну подумай о сестре! Оле ж с мужем и маленьким Степой в той однушке твоей покойной бабки – просто мышеловка! Ванна на кухне, балкон три шага... А тут? Простор! Солнышко! Им – раздолье! А вы... вы молодые, энергичные. Справитесь в однушке. Вам она как раз по размеру! 

Вот это поворот. 

— Галина Петровна, но это же наша квартира, — сказала я спокойно. — Мы вложили в нее всё. 

— Ну, какая разница, чья? — махнула она рукой. — Помочь родным людям – разве это не святое? Оля – кровная сестра Саши! А вы... вы теперь тоже семья. Надо уметь жертвовать для общего блага. 

Она повернулась к Саше, и ее голос стал медовым, вкрадчивым: 

— Сашенька, сынок, ты же умный мальчик. Подумай. Им там реально тяжело. А вам? Пожили в трешке, теперь можно и поскромнее. Зато сестра будет счастлива! Ты же хочешь, чтобы племянник рос в нормальных условиях? А мы с отцом будем вам помогать обустраиваться в однушке. Ремонт сделаем, всё... 

Я видела, как Саша тает под этим напором. Его плечи опустились, взгляд стал виноватым. Он никогда не умел противостоять матери. Особенно когда она играла на чувстве долга и "семейных ценностях". 

— Ну... мам, конечно, если Оле так плохо... — начал он неуверенно. 

— Точно, сынок! — она сияла. — Я же знала, что ты поймешь! Умница! Не то, что некоторые... — Ее взгляд скользнул по мне. — Ну, вот и договорились! Я Олечке завтра позвоню, скажу радостную весть! Она так обрадуется! 

Она встала, довольная, как кот, слизавший сметану. Поцеловала Сашу в лоб, мне кивнула и поплыла к выходу, оставив после себя шлейф дешевого парфюма и ледяной тяжести. 

Дверь закрылась. Тишина. Наш уютный мир вдруг стал чужим и хрупким. 

— Саша, — сказала я тихо. — Мы ни о чем ни с кем не договаривались. 

Он обернулся. На его лице читались растерянность и вина. 

— Но мама же... Оле правда тесно... И мы... 

— Нет, — перебила я. — Я не согласна. Ни на какую "жертву ради семьи". Ни на какой обмен. 

В его глазах мелькнул страх – не передо мной, а перед неизбежным скандалом с матерью. Но я не боялась. Галина Петровна могла плести свои паутины, давить на сына, сыпать упреками. Но она недооценила одного. 

Эта трешка – моя крепость. И я не собираюсь сдавать ее без боя. Ни свекрови, ни ее дочери, ни даже собственному мужу, если он вдруг забыл, чьими руками здесь клался каждый кирпичик нашего общего, но пока еще не преданного счастья.