– Сынок, твоя жена подняла на меня руку! – закричала свекровь, и муж в бешенстве выгнал меня из дома

– Сынок, твоя жена подняла на меня руку! – закричала свекровь, и муж в бешенстве выгнал меня из дома

Когда-то я верила, что у нас с Максимом и его матерью Валентиной Петровной — идеальные отношения. Все изменилось, как только тест показал две полоски. Шесть лет мы ждали этого чуда. 

Сначала были «заботливые» уколы: 

— Аннушка, дорогая, — говорила Валентина Петровна сладким голосом, разглядывая меня в гостиной, — беременным надо есть избирательно. Смотри не разъешься, как та соседка Петрова. Муж-то ее потом к молоденькой сбежал. Правда, Максим, ты ведь не такой? 

— Мам, хватит! Анна прекрасна в любом весе. 

Потом придирались к моей новой стрижке («На сосульки похоже, милая! Давай я тебя к своему мастеру запишу?»), к одежде («Джинсы? Да ты что! Ребенку жмет!»). Я стискивала зубы, улыбалась. Спокойствие семьи было важнее. Родилась наша София. Усталость навалилась неподъемной плитой. Валентина Петровна же решила, что теперь ее советы — закон. Каждый ее визит превращался в суд: 

— Зачем пеленки?! — возмущалась она, наблюдая, как я меняю дочке подгузник. — Надо туго пеленать, как я Максима! И купай в отваре череды, а не в этой химии твоей! 

Я молчала, пока хватало сил. Однажды, после ночи без сна, когда София плакала от колик, терпение лопнуло. Свекровь, как всегда, пришла без предупреждения и тут же начала: 

— Валентина Петровна, пожалуйста… Я не спала всю ночь. София только заснула. Может, позже? 

Она фыркнула: 

— Забота о ребенке — не повод для грубости, милочка! 

Максим, пытаясь помирить нас, пригласил мать на ужин. Я едва стояла на ногах, но накрыла стол. Когда мы сели, за стеной заплакала София. Я бросилась к ней. Вернувшись, увидела пустую тарелку. Валентина Петровна с невинным видом поправляла салфетку. 

— Где моя еда? — спросила я тихо. 

— Ах, извини, дорогая! — воскликнула свекровь. — Мы подумали, тебе надо сбросить лишние килограммы после родов. Максим же любит стройных? Правда, сынок? 

— Распустилась как корова… Небось, скоро Макс на тебя смотреть не захочет… 

Ядерная смесь усталости, голода и года унижений рванула внутри. Рука сама взметнулась — не для удара, а чтобы оттолкнуть этот ядовитый шепот, эту женщину, отравлявшую мою жизнь. Я лишь резко отвела ее руку от своего бока. Но Валентина Петровна вдруг вскрикнула, схватившись за щеку, и завопила так, что, казалось, стекла задрожали: 

— Максим! Сынок! Она ударила меня! По лицу! Твоя жена подняла на меня руку! Выгони ее немедленно! Ой, сердце… Скорее! 

Максим вбежал. Он не видел ушиба, не слышал шепота. Он видел только свою «пострадавшую» мать. 

— Вон! — проревел он, указывая на дверь. — Сию же минуту! 

Я не стала ничего объяснять. В тумане слез и ярости я схватила спящую Софию, накинула первое попавшееся пальто и выбежала в холодную ночь. Дверь захлопнулась за моей спиной, отрезая не только квартиру, но и ту жизнь, где я верила, что доброта и терпение могут победить ложь. 

Теперь я знала — с масками не договариваются. Их нужно сорвать. Даже если это больно. Даже если это значит начинать все сначала. С Софией на руках. Без него.