– Я поделю все, что здесь есть, – сказал муж, – даже половину твоих кастрюль заберу!

Трещина в браке превратилась в пропасть, и вот, спустя три месяца после того, как суд поставил жирную точку, Максим стоял на моем пороге. Не для примирения. Для дележа. Окончательного и беспощадного. 

— Я составил список, — начал он без предисловий, размахивая листом А4. — Все должно быть честно. Пятьдесят на пятьдесят. Как и положено. 

Я молчала, глядя, как он, словно ревизор в обедневшем магазине, выискивает взглядом «свое». Его пальцы потрогали вазу, подаренную моей мамой, затем скользнули к набору инструментов, который он купил года три назад и ни разу не использовал. 

— Вот этот шуруповерт мой, — заявил он, поднимая коробку. — И дрель. Половину посуды заберу. Скатерть турецкую. 

Я кивала, чувствуя, как внутри растет комок тошноты и невероятного разочарования. Неужели я прожила с этим человеком семь лет? Неужели это было важно? 

И вот он дошел до кухни. Его взгляд, холодный и расчетливый, пробежал по полкам. 

— Кастрюли, — констатировал он. — Хорошие, антипригарные. Мы покупали их вместе. 

— Максим, — начала я. — Серьезно? Кастрюли? 

Он даже не покраснел. Его лицо оставалось каменным. 

— Я поделю все, что здесь есть, — сказал он с ледяной вежливостью. — Даже половину твоих кастрюль заберу! Это справедливо. 

«Моих кастрюль?» – пронеслось у меня в голове. Я покупала их на свою первую премию. Он тогда презрительно фыркнул: «Зачем такие дорогие?». Но сейчас они вдруг стали «общим имуществом», достойным дележа. 

Вот тут что-то во мне щелкнуло. Мелочность его натуры, выставленная напоказ в этом унизительном дележе кухонной утвари, достигла апогея. И это стало его ошибкой. 

— Конечно, Максим, — ответила я с подчеркнутой сладостью, которая заставила его на мгновение насторожиться. — Все по справедливости. Половина кастрюль – твоя. Как же иначе? 

Я подошла к шкафу, открыла его. Достала самую большую кастрюлю, ту, в которой варила борщи на всю семью. Затем – среднюю сковороду. И наконец, маленькую, но дорогую кастрюльку для соусов. Половина набора. 

Он уже протянул руку с самодовольной усмешкой. Но я не отдала ему кастрюли. Вместо этого я резко развернулась, прошла мимо него в гостиную и швырнула все три предмета с грохотом в большую картонную коробку, где уже лежали его шуруповерт, дрель и та самая турецкая скатерть. 

— Вот твоя половина, — сказала я ровно. — Но ты же хочешь все честно разделить, верно? Даже мелочи? 

— Конечно, — кивнул он. 

Я вернулась на кухню. Он последовал за мной. Я открыла ящик с кухонной утварью. Ложки, вилки, шумовки… И половник. Старый, потертый, с чуть треснутой деревянной ручкой. Тот самый, которым он всегда мешал свой любимый компот. 

Я взяла его и переломила деревянную ручку. 

— Вот, — я протянула ему часть. — Возьми. Это половина от моего половника. Как ты и хотел. Чтобы все было по справедливости. 

Он замер. Его лицо сначала побелело, потом начало заливаться густым багрянцем. Он смотрел на дурацкий половник в своей руке, потом на меня, потом снова на половник. 

— Ты… это… — он задыхался. — Это что, издеваешься?! 

— Издеваюсь? — я притворно удивилась. — Максим, ты сам сказал: «Поделю все, что здесь есть». Я просто следую твоему принципу дотошной справедливости. Вот тебе половина половника. Бери. Это твое. Честно. 

Он стоял, сжимая в руке жалкий кусок металла с деревяшкой. Весь его напускной пафос, вся важность момента разбились об этот абсурдный предмет. Он понял. Понял, как мелко и глупо выглядит. Как превратил свой уход в фарс. 

Без единого слова он швырнул половник обратно в ящик. Схватил свою коробку с «добычей» – шуруповертом, скатертью и кастрюлями – и почти выбежал из квартиры. 

Я подошла к окну. Видела, как он, красный от ярости и унижения, сунул коробку в багажник своего некогда «нашего» автомобиля. И уехал. 

Он пришел за половиной кастрюль. А ушел с полным осознанием своей ничтожности. И это была самая справедливая дележка из всех возможных. Часть моей жизни он уже забрал. Больше – ни крошки.