Я разрушила коварный план свекрови по выселению из квартиры, купленной в браке

Три года назад я осталась вдовой. Мы с Денисом приобрели эту квартиру через год после свадьбы. Взнос сделали пополам: мои сбережения, доходы с подработок репетитором, его кредит, который мы выплачивали вместе. Свекровь, Елена Викторовна, тогда сказала: «Хорошо, что хоть такую дыру нашли». «Дырой» она называла двушку в спальном районе, где мы клеили обои ночами и мечтали о детской.  

После смерти Дениса от сердечного приступа я думала, это самое страшное испытание. Но свекровь подготовила мне еще одно. Елена Викторовна, которая до этого звонила раз в полгода, вдруг стала приходить каждую неделю. Приносила пироги, которые я не ела, и расспрашивала о моих планах. «Тебе же тяжело одной, — вздыхала она. — Может, квартиру сдашь? Или продашь?» Я отмахивалась, пока однажды не нашла в почтовом ящике копию судебного иска. Она требовала признать договор купли-продажи недействительным, утверждая, что Денис вносил всю сумму один, а я «воспользовалась его доверчивостью».  

Первые дни я металась между гневом и паникой. Перерыла старые бумаги: чеки за стройматериалы, распечатки переводов с моего счета в счёт ипотеки. Все это хранилось в коробке под кроватью — как будто я предчувствовала, что однажды они понадобятся. Юрист, к которому я обратилась, покачал головой: «Свекровь утверждает, что вы внесли только 10%. Есть риск потерять долю».  

Тогда я решила копать глубже. Нашла общих знакомых, которые помнили наши разговоры о покупке, подняла банковские выписки за те годы. Каждый перевод, каждая квитанция стали кирпичиками в стене, которую я строила против её лжи. Но главное открытие ждало в архиве: Денис перед смертью оформил завещание, где четко указал моё право на всю квартиру. Елена Викторовна знала об этом. И все равно подала в суд.  

В день заседания я надела чёрное платье — то самое, в котором хоронила мужа. Не для траура, а чтобы напомнить ей: я всё помню.  

— Судья, она же манипулирует! — Елена Викторовна размахивала листком с поддельной распиской, где моя подпись была скопирована криво, будто детской рукой. — Она вынудила моего сына!  

Я молча положила папку. Документы, фотографии ремонта, где мы с Денисом красим стены, архив переписок с упоминанием моего вклада. Потом вручила суду заключение графолога о фальшивой подписи.  

— Вы не только пытались украсть моё жильё, — сказала я, глядя ей в глаза. — Вы хотели стереть память о вашем сыне. Потому что он выбрал меня. Даже после смерти.  

Судья отклонил её иск. Елена Викторовна выбежала из зала, не попрощавшись.  

На следующий день я решила поменять замки. А вечером, сидя на балконе, где мы с Денисом пили кофе по утрам, я вдруг горько рассмеялась. Не от победы — от осознания, что страх сменился странной жалостью. Она потеряла сына, а потом и последние остатки совести.