– Зачем брать ипотеку, если можно всю жизнь квартиру снимать? – муж против покупки недвижимости

Мы снова переезжаем. Картонные коробки, скотч, прилипший к пальцам, и этот, пока еще новый, запах чужой квартиры. На четвертый раз за пять лет я научилась сворачивать жизнь в коробки: книги, фотографии в рамках, одежда. Вадим называет это «освобождением от балласта». А я всё чаще ловлю себя на мысли, что мечтаю о балласте. О чём-то своём, тяжёлом, вросшем в землю.  

— Зачем нам ипотека? — Вадим размахивает вилкой, будто отгоняя саму идею. — Ты хочешь стать рабом банка на двадцать лет? Мы свободны, Юля! Сегодня — Москва, завтра — Бали, послезавтра...  

— Послезавтра мы будем в сорок лет искать, куда переехать, потому что хозяин продаст эту квартиру, — перебиваю я. 

В прошлый раз нас выселили за неделю: новый владелец решил сделать евроремонт. Мы спали на матрасах среди чемоданов, а Миша, тогда ещё грудной, постоянно плакал.  

Вадим молчит. Он ненавидит ссоры. Его аргументы всегда рациональны: аренда дешевле ежемесячного платежа по ипотеке; деньги можно инвестировать; мир огромен, а мы прикованы к одной точке. Когда-то это звучало романтично. В двадцать пять я верила, что мы — пара кочевников, творческих и смелых. Но в тридцать три, после нескольких переездов с ребёнком, мне хочется не крыльев, а корней. Хочется вбить гвоздь в стену, не спрашивая разрешения. 

— Помнишь, как в прошлом году я вырастила фиалку на подоконнике? — спрашиваю я. — Хозяйка выбросила её во время нашего отпуска. Сказала, что «засохла».  

— Это всего лишь цветок, — Вадим пожимает плечами, но голос мягче. — Купим новый.  

— Это не просто цветок! — взрываюсь я, и Миша от неожиданности роняет ложку. — Это мой цветок. Мой. Понимаешь? Я устала жить в чужих историях. Здесь разводилась предыдущая пара. Там умер старик. Я хочу стены без памяти, Вадик. Или хотя бы стены, где память будет нашей.  

Он отодвигает тарелку, подходит. Его руки пахнут древесиной — сегодня собирал Мише кровать, которую, возможно, разберем через полгода.  
— Ты боишься, что мы останемся ни с чем? — спрашивает он.  

— Я боюсь, что мы так и не начнём жить по-настоящему.  

Вечером, укладывая Мишу, я включаю ночник в форме луны. Он шепчет: «Мама, а в новом доме будет моё окно?» Я целую его в макушку:

Конечно». Но сама не знаю. Новый дом — это очередная аренда, где окно может выходить на стройку или помойку.  

Вадим засыпает первым, а я листаю ленту. Оля, подруга из института, выложила фото: они купили двушку в новостройке. На стене — роспись детской руки, фиолетовая краска. «Наш первый след», — подписала она. Я задерживаюсь на этом фото. Их след. Не арендодателя, не случайных жильцов. Их.  

Утром Вадим будит меня чашкой кофе. На экране ноутбука график ипотечных платежей.  

— Я посчитал, — говорит он нерешительно. — Если я возьму ещё проектов и сократим расходы на путешествия... Через десять лет сможем погасить досрочно.  

Я смотрю на цифры. Они пугают: проценты, штрафы, риски. Но ещё больше пугает другая цифра: десять лет аренды. Десять лет жизни в чужих стенах.  

— Ты уверен? — спрашиваю я.  

— Нет, — честно признаётся он. — Но я понял, что твоя свобода и моя — разные. Моя — это не быть привязанным к месту. Твоя — иметь место, чтобы привязаться.  

Мы молчим. 

— Давай попробуем, — говорю я.  

— Только без стеклянных шкафов, — улыбается Вадим. 

— И я куплю фиалку.  

Мы смеёмся, и в этом смехе есть что-то новое — хрупкое, как первый кирпич в фундаменте. Может, он рухнет. А может — выдержит. Но это будет наш кирпич. Наш риск. Наш след.