Золовка с удовольствием брала вещи моих детей, а потом обсуждала меня за спиной

Золовка аккуратно разложила на диване очередную партию детских вещей: джинсы без следов коленок, куртку с фирменным лейблом, платья, которые моя дочь носила всего пару раз.  

— Ира, ты просто волшебница! — воскликнула Таня, прижимая к груди кофточку с совятами. — Смотрю и думаю: надо же, даже пятнышка нет!  

Я улыбалась, радуясь, что хоть кому-то пригодилось. После рождения второго ребенка я тратила выходные на сортировку: стирала, гладила, упаковывала в прозрачные пакеты. Муж ворчал: «Зачем так стараться? Выброси или отдай в секонд-хенд». Но мне казалось, что Таня оценит.  

Все изменилось в пятницу. Я забежала в аптеку за лекарством для сына и услышала за углом ее голос:  

— Представляешь, она мне даже трусы с этикетками приносит! Видимо, хочет, чтобы мой Максим в ее благотворительность играл.  

Я застыла, прижавшись спиной к стеллажу с витаминами.  

— А муж-то что? — спросила незнакомая женщина.  

— Да он у нее под каблуком. Разрешает тратить деньги на новое, лишь бы она старьем меня не доставала.  

Пакет с сиропом от кашля выпал из рук. Таня обернулась, и ее улыбка застыла.  

— Ира! Я же...  

—Больше не приходи.  

Дома я вывалила содержимое детского шкафа на пол. Костюмчик за 5 тысяч, в котором Сережа позировал на фотосессии. Платье для утренника, сшитое на заказ. Все идеальное, неношеное, пахнущее ароматом свежести.  

— Зачем это резать? — муж схватил мою руку, когда я потянулась за ножницами.  

— Твоя сестра называет это тряпьем.  

Он вздохнул, поднял с пола плюшевого медведя, которого Таня выпрашивала месяц назад для племянника.  

— Она всегда так. В школе списывала у меня сочинения, а потом хвасталась, что сама написала.  

— Почему ты молчал? 

— Думал, ты сама раскусишь.  

Но я не раскусила. Каждый раз, когда Таня звонила: «У Максимки опять брюки лопнули!», я бежала перебирать вещи, радуясь, что могу помочь. А она смеялась за моей спиной.  

На следующее утро Таня пришла без звонка.  

— Это было недоразумение! — говорила она. — Мы просто болтали...  

— Болтали о том, как я унижаю тебя своими подарками? — я распахнула дверь шире. — Исчезни.  

Она попыталась вручить мне шоколадку, как делала после каждого визита. Раньше я верила, что это благодарность. Теперь поняла — откуп.  

— Ты слишком остро реагируешь...  

— Остро? — я засмеялась. — Ты годами пользовалась моей добротой, а я верила твоим сладким речам. Больше — нет.  

После ее ухода я связалась с приютом для матерей-одиночек. Девушка на телефоне прослезилась:  

— Спасибо! Наши детки редко видят красивые вещи.  

Муж, увидев пустой шкаф, поднял бровь:  

— Жалко?  

— Жалко потраченных лет, — ответила я.  

Теперь по воскресеньям я отвожу вещи в центр помощи. Вижу, как мамы аккуратно разбирают одежду, шепча: «Сыночек будет как принц». Они не говорят громких слов. Но их глаза светятся искренней благодарностью.  

Таня все еще пишет: «У тебя есть зимние сапоги 25 размера?» Я удаляю сообщения. Вчера встретила ее в магазине — она примеряла куртку, идентичную той, что месяц назад забрала у нас. Ценник висел, как доказательство ее лицемерия.  

— Нашла что-то? — спросила я, проходя мимо.  

Она покраснела, судорожно сняла куртку.  

— Ира, давай поговорим...  

— Говори с манекенами. Они стерпят предательство, — бросила я, направляясь к кассе.  

Дома заварила чай, глядя на фото детей в тех самых вещах. Жаль, что Таня не увидела: настоящая ценность не в бирках, а в душе, которую в них вкладывают. Но теперь это поймут те, кто носит их с благодарностью, а не со сплетнями.