Умерли все! Предпоследним ушел вологодский радиожурналист Николай Гуляев

Эта история может показаться мистической, но она зеркально отражает главное свойство жизни: все пройдет - и печаль, и радость… 

Дело было около двадцати лет назад. В небольшом ресторане при Дворце культуры железнодорожников сидела примечательная компания. В центре всеобщего внимания был непревзойденный мэтр российской эстрады, народный артист СССР Иосиф Кобзон, только что завершивший свой двухчасовой сольный концерт в вологодском ДКЖ. По правую и левую руку от Иосифа Давыдовича восседали тогдашний глава города Вологды Алексей Якуничев и будущий председатель Вологодской городской Думы Игорь Степанов. Напротив этой сиятельной команды, вооружившись диктофонами, пристроились два журналиста – автор этих строк, в ту пору работавший главным редактором одной из вологодских радиостанций, и Коля Гуляев, сотрудничавший с областным радио. 

Назвать происходящее интервью со звездой было бы невообразимой пошлостью. Иосиф Кобзон, несмотря на академический голос и фундаментальную стать, отличался недюжинным остроумием. Его рассказы о тогдашнем политическом и культурном «закулисье» были столь же смешны, сколь и интересны. Алексей Сергеевич Якуничев в тот вечер тоже был в ударе: он сыпал анекдотами, которые я, право, не рискну пересказывать. Игорь Васильевич Степанов преимущественно молчал, многозначительно улыбаясь одними кончиками губ. А мы с Гуляевым скорбно поглядывали друг на друга, потому что нас в первую же минуту встречи попросили выключить диктофоны и вообще забыть обо всем, что мы здесь услышим… 

Прошло двадцать лет. Всего двадцать лет или целых двадцать лет – каждый ответит на этот вопрос по-своему. Но вот малоутешительный итог. Один за другим ушли в вечность Якуничев, Степанов, Кобзон, а на днях к ним присоединился и мой коллега Николай Гуляев. Человек со сложной судьбой и неустроенным бытом, бесконечно одинокий, склонный к извечному интеллигентскому самоедству, и в то же время широко эрудированный, добрый, напрочь лишенный карьеризма и интриганства, свойственного немалому числу работников пера и микрофона.

Коля умер так же тихо и одиноко, как жил. Только острый запах гари из-под двери его квартиры в «хрущобе» на Галкинской заставил соседей обратиться в МЧС. Никаких признаков насильственной смерти, равно как и видимых признаков самоубийства, следствие не обнаружило. Неистово курящий Коля, скорее всего, просто уснул с непогашенным окурком. 

Хотя какое, в сущности, это имеет значение? Был человек – нет человека. И вот я стою на краю этого мысленного погоста из четырех незабываемых могил -  то ли последний в очереди, то ли первый: сразу и не поймешь…