— Будешь есть, когда найдешь работу! – выхватила тарелку из рук мужа, которого уволили четыре месяца назад

Я вырвала тарелку с макаронами из его рук так резко, что вилка со звоном упала на пол. Сергей даже не попытался удержать еду — просто откинулся на стул, будто его и так все устраивает. Его лицо, обрюзгшее за эти два месяца безделья, выражало лишь легкое раздражение, как у ребенка, у которого отняли игрушку.  

— Ты с ума сошла? — пробурчал он, не глядя на меня.  

«С ума сошла» — это он про меня. Не про то, что третий день питаемся макаронами, потому что моей зарплаты хватает только на коммуналку и дешевые продукты. Не про то, что он смотрит сериалы, пока я таскаюсь на две работы. Нет, конечно.  

— Когда ты уже начнешь искать? — спросила я. Рука сама сжала тарелку так, что она готова была треснуть.  

— Ищу, — он потянулся за сигаретами на подоконник, будто это ответ.  

— Вранье! — выдохнула я. — Вчера звонили из центра занятости. Ты даже не пришел на собеседование.  

Сергей закурил, выпуская дым в потолок. Его футболка, та самая, в которой он просидел все выходные, пахла потом и затхлостью.  

— Там грузчиком предлагали. У меня спина болит, ты же знаешь.  

Спина. Всегда спина. Или «слишком далеко ехать», или «зарплата смешная», или «мне 45, меня никуда не берут». А я в 45 работаю кассиром днем и уборщицей вечером. У меня тоже спина болит. И ноги. И голова. Но я не могу позволить себе болеть.  

— Ты даже не пытаешься, — прокричала я. — Лежишь на диване, жрешь мои макароны и смотришь телевизор. Как будто я твоя мама, а не жена.  

Он, наконец, повернулся ко мне. Глаза узкие, как щели.  

— А что я должен делать? Унижаться? Мне что, по помойкам шариться?  

— Хоть что-то! — крикнула я, и голос сорвался. — Хоть посуду помой! Полы протри! Но ты даже этого не делаешь.  

Он ухмыльнулся, будто это шутка. Встал, прошел мимо меня — за водой. Следом поплыл запах его немытого тела. Я осталась стоять посреди комнаты, с тарелкой в руках, и вдруг поймала себя на мысли: когда он последний раз меня обнимал? Целовал? Говорил что-то, кроме «где ужин?»  

Раньше он был другим. Работал слесарем, чинил машины соседей по выходным, носил мои сумки из магазина. А потом завод закрылся. Сначала он злился, рассылал резюме, ходил на собеседования. А через месяц — сдался. Как будто выключили.  

— Сережа, — сказала я тихо, следя, как он наливает воду в стакан. — Я больше не могу.  

— Не можешь — не надо, — бросил он через плечо. — Вон дверь.  

Я поставила тарелку на стол. Руки дрожали, но внутри вдруг стало холодно и ясно.  

— Нет. Это ты уйдешь. Если через неделю не найдешь работу — любую — собираешь вещи.  

Он медленно обернулся. Лицо стало жестким.  

— Ты гонишь меня на улицу?  

— Я гоню тебя жить, — ответила я. — Потому что то, что ты делаешь сейчас — это не жизнь. Это медленное самоубийство. И я больше не хочу быть его частью.  

Он швырнул стакан в раковину. Стекло разбилось с грохотом.  

— Нашла себе развлечение — мужа воспитывать! — зарычал он. — Да я…  

Но я уже не слушала. Вышла в коридор, схватила сумку с документами (сегодня опять придется задержаться на работе) и захлопнула дверь. Его крики глухо прорывались сквозь стену.  

В подъезде пахло сыростью. Я прислонилась к холодной плитке, вдыхая резкий запах дешевого освежителя, и вдруг поняла: не плачу. Раньше после таких ссор рыдала в подушку. А сейчас — пустота. И злость. Но не на него. На себя. За то, что позволила ему превратить нашу жизнь в эту яму.  

Завтра утром он, наверное, опять будет спать до обеда. А я приду с ночной смены, увижу немытую посуду и его спину, повернутую ко мне на диване. Но теперь я знаю: если не остановлю это сегодня, завтра мне придется кормить его до пенсии. И умереть раньше, чем он скажет «спасибо».  

Я выпрямилась и потянула тяжелую входную дверь. Надо успеть на автобус.