– Думаешь, если ты гулящая, то и другие такие? – ответила я свекрови на бесконечные подозрения в мой адрес

Свекровь снова перебирала мои вещи в шкафу, когда я вернулась с работы. Я остановилась на пороге, чувствуя, что не могу сдержать гнев.  

— Опять проверяешь, нет ли любовных записок? — спросила я.  

Она резко обернулась. Лицо покрылось розовыми пятнами.  

— Ты сама виновата! Вчера опять задержалась, говоришь, «совещание». А я видела, как ты улыбалась в телефон!  

Я вздохнула. «Совещание» было настоящим — я готовила презентацию, а улыбалась сообщению от подруги, которая прислала фото своего щенка. Но объяснять это бесполезно. Лидия Александровна верила только тому, что хотела.  

— Мама, — начала я, но она перебила:  

— Не мама я тебе! Ты замужем за моим сыном всего три года, а уже ведешь себя как…  

Она не договорила, сжав губы. В воздухе повисло слово, которое она бросала мне в лицо все чаще — гулящая.  

— Как ты? — неожиданно вырвалось у меня.  

Она побледнела. Я знала, что переступила черту. Про алкоголизм и скандалы его матери в деревне мне рассказывал муж. Но терпение лопнуло.  

— Ты… как смеешь?! — Лидия Александровна задрожала.  

— А вы? — голос сорвался на крик. — Каждый день обыски, слежки, упреки! Вы думаете, если сами когда-то…  

Я запнулась, увидев ее глаза. В них мелькнуло что-то дикое, испуганное. И вдруг я поняла. Не ревность. Не забота о сыне. Страх. Страх, что ее прошлое — ключ к моему настоящему.  

— Вы ведь не за Сергея боитесь, — медленно проговорила я. — Вы боитесь, что я такая же, как вы.  

Она опустилась на стул.  

Сергей как-то обмолвился: отец ушел, когда ему было пять. Лидия Александровна тогда работала в бухгалтерии, но часто «задерживалась» у начальника. Потом скандалы, пьяные звонки бывшему мужу. «Мама плакала, говорила, что он ее довел», — рассказывал он.  

Но сейчас, глядя на ее руки, я видела не монстра, а испуганную женщину. Ту, что двадцать лет прятала стыд за измены, оправдывая их «одиночеством». Ту, что теперь видела свое отражение в каждой моей улыбке незнакомцу.  

— Уходи, — прошептала она.  

— Нет. Теперь вы выслушаете.  

Я села напротив, глядя в ее мокрые от слез глаза.  

— Я не выхожу из дома в декольте. Не флиртую с коллегами. Но знаете почему? Не потому что боюсь вас или мужа. Потому что люблю его. А еще — потому что уважаю себя.  

Она ухмыльнулась, но уже без злости.  

— Вы же сами научили Сергея ревновать. Помните, как в прошлом году он устроил сцену из-за моего обеда с однокурсником? Вы тогда сказали ему: «Нормальные мужики так не поступают, значит, у нее совесть нечиста».  

— Я… хотела как лучше…  

— Вы хотели, чтобы он стал как ваш муж? — резко спросила я. — Чтобы изводил меня подозрениями, пока я не сбегу?  

Она вскрикнула, будто я ударила ее. Но молчание стало ответом.  

Вечером, когда Сергей спросил, почему мама уехала к тете, я ответила ему:  

— Она поняла, что вазу не склеить, если бить ее каждый день, — сказала я.  

Он не понял аллегории, но обнял меня. А через неделю свекровь вернулась. Не извинилась. Но когда я задержалась в пробке, вместо едкого «опять пробки?» она молча поставила передо мной чай.  

Сегодня, видя, как она играет с нашей дочкой, я иногда ловлю ее взгляд. В нем больше нет ненависти. Только вопрос: «Простишь ли ты меня когда-нибудь?»  

Я еще не готова сказать «да». Но она уже поняла: я — не она.