— Это Анюта, моя дочь, — сказа муж у порога, приглашая в дом гостью

Он стоял на пороге, держа за руку девушку в бежевом плаще. Лицо у него было такое, будто он принес домой гранату без чеки.  

— Катя, познакомься. Это Анюта, моя дочь, — сказал он громко, словно отчитывался перед начальством.  

Я замерла с тарелкой супа в руках. Пар от него поднимался к потолку, а в голове стучало: «дочь». Дочь? У нас с Дмитрием детей нет. Не получилось. После двух выкидышей и года терапии мы перестали пытаться.  

— Заходите, — выдавила я, отступая в коридор. Рука дрожала, бульон расплескался на пол.  

Анюта сняла капюшон. Лет двадцать, волосы русые, как у него. Нос — точная копия. Она улыбнулась неловко, протянула коробку:  

— Папа сказал, вы любите «Птичье молоко».  

«Папа». От этого слова желудок сжался в узел. Дмитрий избегал моего взгляда, разувался, будто впервые здесь.  

— Садитесь, — кивнула я на кухню.  

Обед превратился в пытку. Анюта болтала о своей учебе на юрфаке, о том, как искала отца через соцсети. Дмитрий молчал, ковыряя ложкой суп. Я считала узоры на своей тарелке, переваривая услышанное.  

— Три года назад не стало мамы, — вдруг сказала Анюта. — Тогда я и решила вас найти.  

— Твоя мама… — начала я, но Дмитрий перебил:  

— Мы работали вместе. В двухтысячных.  

Он говорил о командировках, о расставании по обоюдному согласию. Я слушала, вспоминая, как он исчезал на недели в те годы, ссылаясь на «авралы». Как я сидела одна в этой квартире, мечтая о ребенке.  

— Почему ты не сказал? — спросила я, когда Анюта ушла в туалет.  

— Боялся потерять тебя, — он кашлянул, глядя в окно. — Потом время прошло…  

Двадцать лет брака. Двадцать лет он видел, как я плачу у детских магазинов, как отворачиваюсь от колясок во дворе. И все это время где-то росла его дочь.  

— Она хочет чаще видеться, — пробормотал он. — Говорит, хочет узнать меня…  

— А меня? — голос сорвался на шепот. — Она хочет узнать меня? Или я просто мебель в твоей новой жизни?  

Анюта вернулась, щебеча о совместных планах на выходные. Я встала, собрала тарелки.  

— Извините, у меня голова разболелась, — соврала я. — Дмитрий, проводи Анюту.  

Он пытался что-то сказать, но я уже шла в спальню, стиснув до боли зубы. Через окно слышала, как они прощаются у подъезда.  

— Кать? — он вошел без стука, как всегда. — Я должен был помочь ей. Она одна…  

— А я? — перевернулась к нему. — Я все эти годы была не одна?  

Он молчал. В тишине гудели трубы.  

— Ты спал с ней. Пока я лежала в больнице после второго…  

— Катя, это было до тебя!  

— Но продолжалось после! — закричала я, наконец поняв хронологию. — Ты ездил к ним. К своей семье.  

Он опустил голову. Ответ висел в воздухе.  

— Уходи, — сказала я.  

— Давай обсудим…  

— Уходи!  

Дверь в спальню захлопнулась. Я лежала, уставившись в потолок. Вспоминала, как он держал меня за руку в роддоме, клялся, что мы справимся. Как покупал розы в день выписки, хотя я вернулась с пустыми руками.  

На кухне звенела посуда — он мыл тарелки, как делал всегда после ссор. Но теперь этот звук резал слух. Встала только когда затихло. На столе лежала коробка конфет. Я открыла ее, достала одну, развернула. 

«Птичье молоко». Он запомнил.  

Села, жуя липкую массу, и вдруг поняла: теперь у меня есть дочь. Ненастоящая, чужая, нежеланная. Но Дмитрий подарил мне ее, как когда-то дарил букеты с извинениями.