Когда свекровь сказала, что поживёт у нас недолго, я не думала, что это растянется на год

Свекровь приехала «на недельку» после того, как у неё прорвало трубу. Год спустя я всё ещё слышу, как её тапочки шаркают по паркету в пять утра. Она вытирает пыль с моих книжных полок, перекладывает одежду и шепчет Денису: «В её возрасте я уже троих кормила, а она ноутбуком играется!».  

В тот день я вернулась с фотосессии и застыла на пороге: диван стоял спинкой к окну, а мои любимые кадры из путешествий висели в прихожей, будто дешёвые постеры из перехода.  

— Вы что сделали? — спросила я, стараясь не сломать зубы от напряжения.  

— Освежила атмосферу, — Маргарита Степановна поправила вязаную шаль на плечах. — Фен-шуй, понимаешь? Энергия застаивается.  

Денис вышел из кухни с тарелкой борща — её борща.  

— Мама просто хотела помочь, — он потрепал меня по плечу, словно гладил нервного пса. — Не драматизируй.  

Но «драма» случилась вечером, когда я нашла коробку с бабушкиным сервизом в мусорном контейнере. Розовые цветы по краям, трещина на чашке — тот самый, из которого пила мама.  

— Это же хлам, — пожала плечами свекровь, завязывая мешок с объедками. — Место антиквариата — в музее. Или на помойке.  

Денис уставился в телефон, делая вид, что не слышит. Его «мы переждём» звучало всё тише с каждым месяцем.  

— Ты позволишь ей выбросить мои вещи? — спросила я позже в спальне, пока он щурился в экран.  

— Она просто старается сделать уютно, — он потянулся выключить свет. — Не усложняй.  

Утром Маргарита Степановна перевесила шторы. Голубые, мои, сменились на кружевные занавески «из её сундука».  

— Всё равно скоро переезжать будем, — заметила она, глядя, как я сжимаю портьеры в руках. — Денис говорил, что ищете трёшку.  

Денис не говорил. Денис два года обещал ремонт в детской, которую она превратила в склад банок с соленьями.  

Ключ от съёмной однушки уже лежал в кармане джинсов, когда я застала их за разговором на кухне.  

— ...она даже постель заправляет неряшливо, — свекровь клала сахар в его чашку. — Ты бы сказал ей, а то привыкла, что ты за ней ухаживаешь...  

— Мам, хватит, — он засмеялся, но ложка в его руке продолжала помешивать чай.  

Я вошла, швырнув связку ключей на стол.  

— Переезжаю.  

— Шутишь? — Денис встал.  

— Уже год как не шучу. — Я указала на окно, где колыхались её шторы. — Выбирай: её уют или мой.  

— Ты с ума сошла! — свекровь вцепилась в столешницу. — Бросить мужа из-за штор?  

— Из-за штор, — я кивнула, подбирая ключи. — Из-за сервиза. Из-за того, что ты называешь мой дом своим.  

— Это наш дом! — она ударила ладонью по столу.  

— Нет. Твой — там, где труба лопнула.  

Денис молчал. Его лицо напоминало экран перед выключением — серое, пустое.  

— Я... не думал, что ты серьёзно, — он пробормотал, когда я выносила чемодан к лифту.  

— Потому что я молчала. Как твоя мебель.  

Дверь съёмной квартиры закрылась за мной с лёгким щелчком. Небо здесь видно целиком — без её занавесок. В углу стоит бабушкин сервиз, который я успела забрать из мусора.  

Денис звонит. Свекровь, говорит, уехала к сестре. Просит «дать ещё один шанс». Но я пью кофе из треснувшей чашки и думаю, что некоторые двери стоит оставлять незапертыми. Хотя бы для того, чтобы помнить: выйти — не значит сбежать. Иногда это шаг в свою жизнь.