На моего сына детсадовского возраста написали заявление в полицию, а я узнала об этом через 3 недели

 

- Будет хулиганить, будем в школу с тобой ходить, когда нас вызывать будут, - смеялся муж, когда забирал меня из роддома. - Ой, хлебнем мы с тобой, пока растить будем мальчишку.

 

Все это не было серьезно. Мы так шутили, когда стали родителями мальчика.

 

Ваня - наш первенец. Когда он появился, мы не имели никакого понятия о том, как воспитывать детей. У нас в голове были сплошные стереотипы.

 

По мере взросления сына мы приспосабливались к новым ролям, привыкали к новому распорядку дня. Стратегию поведения с ребенком мы выработали. Мы с мужем разговаривали с Ваней, старались все объяснять ему, не кричать.

 

Надо сказать, что наш сын - мальчик спокойный и честный. Он может что-то сломать, испортить, но он всегда признается, попросит прощения. Ничего глобального он от нас никогда не скрывал. По этой причине недавний случай просто лишил меня душевного равновесия.

 

В первой половине дня раздался телефонный звонок. В трубке я услышала женский голос.

 

- Вам, Анастасия Юрьевна, нужно прийти к нам в отделение, - сказала дама. - На Вашего сына написали заявление.

- Это шутка? Мой ребенок ходит в детский сад. Какое заявление?

- Видимо, уже в детском саду он пошел по наклонной, - услышала я в трубке.

 

Женщина объяснила мне, что она работает в полиции, назвала фамилию и имя моего ребенка. Последние данные меня окончательнго убедили в том, что ошибки никакой нет.

 

Я сорвалась с работы, помчалась в отделение. Там меня уже ждала сотрудница, которая мне звонила.

 

- Ваш сын в саду толкнул мальчика, нанес ему травмы. Ребенок упал, ударился, у него появился синяк. Как Вы это объясните?

 

Я не знала, что ответить, когда увидела фотографию Димы, который ходил в группу с моим Ваней. Я не была в курсе инцидента. У мальчика был синяк на теле, но я не сказала бы, что он очень большой. Не думаю, что он может представлять какую-то опасность.

 

Я так и объяснила сотруднице. Мы еще поговорили, она меня отпустила, взяв с меня письменные объяснения.

 

Вечером того же дня я поговорила с Ваней, спросила у него, что случилось в садике. Он не знал, что сказать. Видимо, детская память стерла какой-то эпизод. Думаю, что значительным он не был.

 

На следующий день, когда я отвела сына в садик, я решила поговорить с Маргаритой Сергеевной, воспитательницей Вани.

 

- Меня вчера в полицию вызывали, - стала рассказывать я. - На Ваню мама Димы написала заявление. А Вы можете мне рассказать, что произошло?

- Могу, конечно, - сказала Маргарита Сергеевна. - Дима и Ваня не поделили какую-то игрушку. Ваня в порыве гнева толкнул Диму. Он ударился плечом об угол тумбочки. Но ничего серьезного не было. Я отвела пострадавшего мальчика к медсестре, она сказала, что травма несущественная. Я ребенка успокоила, после чего он вернулся к играм с остальными ребятами.

- А мама его что?

- Маме я рассказал о случившемся в тот же день. У нее не было никаких претензий.

- А когда это произошло?

- Три недели назад, - ответила воспитательница. - Я вообще не в курсе, что мама Димы куда-то обращалась. У мальчика только небольшой синяк после происшествия остался, который опасности не представляет.

 

Дома я рассказала обо всем мужу. Он не понял, как так могло получиться.

 

- Надо поговорить лично с мамой Димы, - сказал супруг. - Думаю, что только так можно выяснить, какую позицию она занимает, чего она вообще добивается.

- Да, я думаю, что в родительском чате я найду ее номер телефона и напишу ей, договорюсь о встрече, - сказала я. - На ней мы уже все обсудим.

 

Я довольно быстро нашла номер телефона, написала сообщение матери Димы. Она согласилась встретиться через несколько дней, когда она, не бабушка, будет забирать Диму из садика.

 

Мне как-то не очень спокойно. Я не представляю, как пройдет разговор с Анной Викторовной, мамой Димы. Уверена, что она будет предъявлять мне претензии. Но я сделать-то не могу ничего. В моих силах только провести беседу с ребенком, попросить его больше так не вести себя. И Анна Викторовна прекрасно об этом знает.

 

Зачем же она тогда написала заявление? Она могла просто подойти ко мне сразу, поговорить со мной, а не писать в органы, у которых руки до ее заявления дошли только через три недели.