– Он же нормальный, полноценный! А твой… – золовка не смогла скрыть свое отношение к моему ребенку, когда я ей отказала

Звонок золовки Ольги всегда заставлял меня внутренне сжаться. Как обычно, сладковатый голосок, за которым прятался стальной стержень. 

— Людочка, солнышко, как дела? — послышалось в трубке. — Сынок твой как? Ну, слава Богу… Слушай, у меня к тебе огромная-преогромная просьба. 

Я молчала, предчувствуя подвох. Ольга никогда не звонила просто так. 

— Помнишь, у меня же племянник, Сашенька, золотой мальчик? — продолжала она. — Так вот, он в ваш город на олимпиаду едет! Четыре дня.

А гостиницы там, знаешь, какие дорогие? Совсем разорят. Ты же не будешь против, если он у тебя поживет? У тебя ведь места много, а он тихий, умный, не то что… ну, ты понимаешь. Тебе же не сложно? 

Воздух загустел. Я посмотрела на Максима, моего сына. Он сидел на полу у окна, сосредоточенно пытаясь соединить два ярких кубика. Его пальцы, не всегда послушные из-за ДЦП, старательно подбирали нужное положение. Каждый день – маленькая победа. Каждый день требовал всего моего терпения, сил и безграничной любви. Наш мир был хрупким, выстроенным вокруг его нужд, его спокойствия. 

— Оля, — начала я осторожно. — Понимаешь, Максим… Он очень чувствителен к переменам. Новый человек в доме, даже на пару дней… Это может его очень выбить из колеи. Срывы, бессонные ночи… Мы только недавно вошли в более-менее стабильный ритм. Я не могу рисковать его состоянием. 

Недоверчивое молчание. 

— Ну что ты! — фальшиво рассмеялась Ольга. — Саша же ангел! Он не шумный, не будет мешать. Просто поспит на диване, поест, и все. Какие проблемы? Ты же не хочешь, чтобы родной кровиночке пришлось в каком-то общежитии ютиться? 

Родная кровь. Слова обожгли. Я вспомнила все эти годы: редкие, формальные звонки на день рождения Максима, отсутствие на его концертах в коррекционной школе, где он играл на ксилофоне, полное равнодушие к его маленьким победам. Вспомнила ее смущенные взгляды, когда Максим, перевозбудившись, мог начать кричать или плакать. Вспомнила ее слова: «Бедный мальчик… И как ты с ним справляешься?» Не «как он?», а «как ты?». Как будто он был тяжкой ношей, а не сыном. 

— Ольга, я сказала нет, — прозвучало тверже, чем я ожидала. — Это слишком сложно для Максима. И для меня. Извини. 

Тишина. Потом – ледяной тон, в котором сладости не осталось и следа. 

— Сложно? — зашипела она. — А что сложного? Приютить родного человека? Или ты считаешь, что твой сын важнее? Он же нормальный, полноценный! А твой… — она запнулась, но я уже услышала все, что не договаривалось годами. 

В ушах зазвенело. Я взглянула на Максима. Он поднял голову, его большие серые глаза смотрели на меня с безмолвным вопросом. «Мой сын». Эти два слова наполнились такой силой, такой незыблемой правдой, что весь гнев Ольги рассыпался в прах. 

— Полноценный? — тихо, но отчетливо произнесла я. — Максим – это моя душа. Мой каждый день. Мой сын. И никакой племянник, никакая «нормальность» не сравнится с этим. Прощай, Ольга. 

Я положила трубку. Максим, потеряв интерес к кубикам, подполз и уперся лбом в мою ногу – его немой способ сказать: «Я здесь. Я люблю тебя». 

Я опустилась на пол рядом с ним, вдохнула знакомый запах чего-то бесконечно родного. Никакая «нормальность» по меркам Ольги не могла сравниться с этим чудом, с этой тяжелой, святой, моей любовью. В ее отказе я не потеряла родственницу. Я обрела окончательную ясность. Мой мир был здесь, в этой комнате, с моим сыном. И этого мне было достаточно.