— Она всегда так много ест? Лёшик, ты ж её не прокормишь со своей зарплаты! — удивилась свекровь моему аппетиту

Мне тридцать два, и последние пять лет я учусь есть тихо. Не в том смысле, что не чавкать. А так, чтобы моя тарелка не становилась темой для обсуждений. Свекровь, Валентина Степановна, считает кухню своей вотчиной: каждое воскресенье она приносит нам «нормальную еду» — щи, котлеты, кисель. Мои салаты с зеленью и авокадо она называет «козьим завтраком», а Лёшу, моего мужа, до сих пор может покормить с ложки, если он не уклонится.  

Сегодня она пришла рано. Я открыла дверь в растянутых лосинах и с куском пиццы в руке — работала над отчетом ночь, забыла поужинать.  

— Она всегда так много ест? — спросила Валентина Степановна, не здороваясь. — Лёшик, ты ж её не прокормишь со своей зарплаты!  

Лёша замер с ключами в руке, будто мы играли в «морскую фигуру». Его зарплата вдвое больше моей, но это неважно. Валентина Степановна до пенсии работала бухгалтером и иногда мне кажется, что она до сих пор ведёт наш бюджет в тетрадке в клетку.   

— Мам, это просто перекус… — начал он.  

— В наше время девушки следили за фигурой, — она громко поставила кастрюлю на стол. — И за мужем.  

Моей мамы не стало, когда мне было семнадцать. Она готовила пельмени с вишней и смеялась, когда я просила добавки. «Расти, дочка», — говорила она. Валентина Степановна растила Лёшу одна, экономя на всём. Её порции отмерялись граммами: суп — ровно половник, хлеб — один кусочек. Когда я в первый раз взяла вторую котлету, она сразу обратила на это внимание.   

— Вы же не голодаете? — спросила я тогда.  

— Привычка, — ответила она. — И вам советую.  

Теперь я взвешиваюсь каждое утро. Не потому, что боюсь поправиться, а чтобы знать, что сказать на воскресном ужине. «54,5» — это «спасибо, не голодна», «53» — «можно ещё компотику».  

После её ухода Лёша обнял меня у плиты, где я мыла её кастрюлю.  

— Не обращай внимания, — прошептал он.  

— А если я беременна? — выпалила я.  

Он отпрянул, будто обжёгся. Мы не планировали детей. Вернее, он не планировал.  

— Правда? — в его глазах мелькнул страх.  

— Нет. Но вдруг? Твоя мать тогда потребует отчёт за каждую ложку овсянки.  

Он засмеялся нервно, и стало ясно: даже в гипотетическом материнстве я буду «слишком прожорливой».  

Вчера Валентина Степановна принесла торт.  

— На работе угощали, — сказала она небрежно, но я знала — купила специально. Проверка.  

Лёша взял кусочек с вишней. Я отказалась.  

— Не любите? — свекровь наклонила голову, как хищная птица.  

— Диета.  

— Правильно.  

Когда она ушла, я достала из шкафа шоколадку. Ела, стоя у окна, наслаждаясь каждым кусочком.  

Сегодня утром я выбросила весы. Просто взяла и отнесла их в мусорный бак у подъезда. Валентина Степановна, конечно, спросит, куда они делись. Пусть спросит.

Когда свекровь вновь пришла в гости, налила себе кофе, добавила две ложки сахара — раньше бы стеснялась. Лёша удивлённо поднял бровь, но промолчал. Тогда свекровь завела своё: «Сахар — это яд», а я допила чашку до дна и улыбнулась:
— Зато вкусный яд.

Её лицо на миг исказилось, будто она откусила лимон. Лёша пытался подавить смех.

Теперь я ем, когда хочу, и сколько хочу. Валентина Степановна всё ещё оценивает мои порции. Но её слова больше не цепляют меня.