«Плакала я и расставалась с юношескими идеалами. Оказалось, в жизни все не так, как я придумала…»

Первые восемь лет я проработала в школе учителем. Не скажу, что работа сильно нравилась. Да и школа так себе: окраина города, контингент – дети рабочих и безработных, а также – обитателей кибиток и таборов. 

 

Но, во-первых, другой пока не предвиделось. Во-вторых, директор школы отмечала, что у меня «хорошо получается». В-третьих, не скрою: мне нравилось общаться  с детьми. Наблюдение за ними давало огромную  пищу для размышлений. Дети – открытые души и «чистые доски». На них можно написать все, что угодно педагогу и тому, кто с ними близко общается. Они быстро привязываются, проникают в сердце того, кто их понимает, заставляют жалеть их, сопереживать, помогать. Они дают, кроме того, колоссальную энергию и желание жить! Поэтому, уверена, учителя-стажисты работают в школах по 40 лет и ничем не болеют.

 

Я ходила в гости к детям, иногда без их родителей, хотя понимала, что это неэтично. Водила класс вместо урока в парк, где гуляли лошади, и знала, что – опасно, и не по конспекту урока. Наконец, приглашала к себе домой, где мы рисовали, читали и иногда просто бесились. Мне было двадцать лет и, наверное, этим оправдывались мои «отклонения» от «основной линии» преподавания.       

 

Но речь не об этом. Глядя изо дня в день на детей, я пыталась представить, какими эти маленькие люди станут к двадцати, тридцати, сорока годам. Не скрою: видела их недостатки и понимала, что не все станут удачливыми. Особенно – мальчики. Почему? Девочки могут выгодно выйти замуж, и тогда их жизнь может кардинально измениться. А вот мальчикам сложнее в этом плане. Конечно, есть мужчины, которые выгодно женятся. Но это – единицы из сотен, и наше лицемерное общество такой вид «устройства» не очень «хвалит». Хотя и завидует, я уверена.

 

Но я отвлеклась. Наблюдая за девочками, их косичками, ясными и наивными глазками, аккуратными буковками в тетрадях и слезами, я воображала их будущее. «Какой повезет больше? Тихоне? Или нахалке?..»

 

Точно могу сказать, что даже в таких малышках лет десяти я сразу угадывала, какая из них навсегда останется беспомощной, ведомой, эдакой маминой дочкой и вечной «малышкой». Жесткий взгляд другой, уверенность в себе, скорость в принятии решений другой девочки говорил о том, что жизненные трудности она преодолеет, хотя будет нелегко. Первую звали Наташей, вторую – Леной.

 

В первый «поквартирный» обход будущих учеников, который был обязателен для нас, молодых педагогов перед началом учебного года, меня многое потрясло. Двадцать пять моих будущих учеников жили очень по-разному. Впервые увидела тараканов на стенах общежитий, да и сами общежития, где живут годами и даже десятилетиями семьи с детьми, я никогда не видела изнутри. Познакомилась с бедностью, убогостью, грязью и пьянством иных родителей. На самом деле мудрое руководство школы грамотно упирало на эти визиты в семьи детей. Побывав в них, многие вопросы отпадали сразу – сами собой.

 

Наташино жилье меня впечатлило: стены и потолок ее комнаты были любовно отделаны деревянными дощечками, ее одетый с иголочки папа проводил меня в комнату, хотя я не предупреждала о визите. Наташа сидела за письменным столом, скромно сжавшись от неожиданности. А меня как-то сразу поразила и обстановка, и шикарный папа. Я тоже застеснялась и поскорее убралась. 

 

Зато аварийная деревянная лачуга Лены в грязном переулке (дом давно снесли) была открыта нараспашку. Мамы дома не оказалось, зато Лена что-то писала на единственной в доме табуретке, стоя перед ней на коленях. Рядом ползал в лужицах мочи младший братишка. Он что-то говорил на своем языке, но Лена ничуть не смутилась от моего прихода. Деловито убрала за братом, предложила чай в чистой чашке. Письменного стола (вообще никакого) я не увидела, только железная кровать, на ней - груда разноцветного тряпья. Уже на улице я встретила маму Лены: в резиновых сапогах, с сигаретой во рту, лет пятидесяти на вид мама пошатывалась. Она пьяно улыбнулась мне, обнажив пустые десны.  

 

Наташа и Лена учились одинаково, Лена даже получше. (Кстати, она тоже носила только резиновые сапоги, видимо, денег на иную обувь у мамы не было). Она сидела на первой парте передо мной, заглядывала мне в глаза. Ее тетради были просто загляденье! Чистота, аккуратный круглый почерк и главное – умненькая голова опережала развитие сверстников и учебной программы на год-два. Я очень любила и жалела Лену, вытряхивала из ее тетрадей тараканов, старалась ее не ругать, хотя к ней было невозможно придраться, как и к Наташе. Наташу я тоже полюбила, но старалась не приближаться душой. Она и сидела скромно на последней парте, ко мне старалась обращаться редко. Воспоминания о строгом папе, чопорности обстановки ее дома и отстраненность самой девочки меня держали на дистанции.  

 

Хотя на самом деле, это – все мои «выдрючивания», как говорил мой папа. Обе (да и все 25) были нормальными детьми. Добрыми, открытыми, в меру честными.   

Я учила их три года, потом мне «дали» других детей. После были еще ученики. Но первые – они самые близкие. А после я ушла в декретный отпуск и в школу не вернулась. Наташа и Лена оказались одними из самых преданных учениц, навещали меня в школе, а потом даже один раз пришли в роддом, хотя учеба в школе закончилась, и им самим уже исполнилось по восемнадцать лет. Девочки стояли на пороге взрослой жизни. Между собой при этом они не дружили – слишком разными были, как сейчас бы сказали, их социальные «группы». Но обе казались уже такими родными!

 

В последний раз мы попили чаю у меня дома, в том же общежитии,  где я впервые увидела гроздья тараканов. (Да, так вышло!) Я провела там шесть лет и полностью вкусила все прелести «общежитской» жизни. Это стало хорошей школой для меня. А в тот раз говорить нам уже было особо не о чем. Этот период жизни у них окончился, новый еще не начался. 

 

Затем девочки надолго выпали из моего поля зрения. Я почему-то  думала, что Наташа, как вечная «мамина-папина» дочка выскочит замуж за «богатенького» и на том успокоится. А Лена поступит в институт и…

 

Как я ошибалась! Лену я встретила на городском уличном рынке лет через пять: она торговала рыбой. Она быстро спрятала сигарету, ей было неловко передо мной. Поговорив о том о сем, я между прочим спросила о маме, братике. Кое-как Лена рассказала, что мама умерла – замерзла в сугробе. Братик сидит на зоне. После него мама еще родила двоих (папы там, конечно, никогда не было, мама рожала от разных приятелей). Один малыш умер от пневмонии, второй – остался на попечении Лены. 

 

- Лена, а помнишь, какой почерк у тебя был? Лучший в классе! А как ты писала сочинения! Как студент первого курса вуза, - затронула я «опасную тему». Но Лена потупила подведенные синим вульгарным цветом глаза. Из чего я поняла, что дальнейшие расспросы ее только расстроят. Купила у Лены большого судака, чтобы поддержать торговлю и попрощалась.

 

Наташу встретила неожиданно в театре еще через несколько лет. Она была с родителями. Я едва узнала ее: красавица с черными кудрями и темными глазами, рядом – папа, все тот же холеный красавец. Наташа в десять лет казалась симпатичной «малышкой», сейчас же передо мной стояла взрослая незнакомая дама в норковой шубе. Даже взгляд стал совершенно иной: уверенный в себе, строгий, зрелый. Она окончила институт, открыла свою парикмахерскую-салон с кучей разных услуг. Дальше расспрашивать было неудобно, да и незачем. Кем я была в ее жизни? Училкой на три года? 

 

Но Наташа призналась, что они меня любили всем классом. И, когда их класс у меня «отобрали» (надо было устроить учительницу с двумя детьми, чтобы все ее уроки укладывались в одну смену, я-то тогда бездетная была, и меня спрашивали, удобна или нет мне вторая смена), очень жалели, а Лена даже плакала.

- Лена?.. – оживилась я. - Я как-то видела ее… На рыбном рынке.

 

- А Лена умерла, - спрятала глаза Наташа. 

 

Из ее рассказала я поняла, что Лена как-то шла из гостей и погибла на улице.

 

На языке сухого полицейского протокола это, наверное, звучало так: «Гражданка 27-ми лет в состоянии алкогольного опьянения упала у гаражей на такой-то улице и замерзла. Тело обнаружил гражданин, вышедший гулять с собакой, в 6 часов утра. Видимых телесных повреждений или иных признаков насильственной смерти на теле погибшей не обнаружено. В ту ночь температура воздуха была минус 22».

 

Я пришла домой потрясенная: «К черту все мои теории! Зачем они были, мои рассуждения о будущем этих детей! Они гроша ломаного не стоят!»  - твердила я себе.

 

Мне было безумно жаль и Лену, и мои юношеские идеалы и открытия. Жизнь – она великий режиссер, и сама знает, кому и какое место отвести в этом мире. 

 

Но теперь я точно знаю: именно в эти три года я и была по-настоящему счастлива. Несмотря на всю несправедливость этого мира.